Персонажи: Акай Шуичи, Акеми Мияно, Вермут

Рейтинг: R

Жанры: Гет, Романтика, Драма

Описание: Он приходил, когда хотел. Его объятия были нежными, но эта нежность принадлежала не ей. Ей доставались жесткие касания, властные прикосновения.

Исчезал он также, как и появлялся. Неожиданно.

И оставаясь на смятой постели, в окружении разбросанных простыней, она каждый раз надеялась, что однажды сможет не открыть ему дверь...

На момент описываемых событий все герои совершеннолетние.

 

***

1. Чужая нежность.

Охлажденный вермут давно уже стал своеобразной традицией.

Она наливала его в два высоких хрустальных фужера, ставила само вино в ведерко со льдом. Чтобы не нагрелось. Аккуратно и очень красиво накрывала на стол. Обычно легкая закуска - канапэ, сыр, морепродукты.

Реже салаты. Обычно - фрукты, порезанные на дольки. Клубника со сливками - единственная слабость, которую она позволяла себе. Любимые им цитрусовые, разложенные дольками на широкой тарелке. Виноград, персики, реже черешня, с ее терпким, кисло-сладким вкусом.

Потом она ставила два стула, ставила два высоких стеклянных флакона, в них - витые длинные свечи. Ароматические. Запах миндаля, кедра, цитрусовых. Она причудливо меняла запахи, ориентируясь на его вкус.

Он ненавидел пряную сладость шоколада, клубники или ванили, и она никогда их не зажигала. Просто не смела. Тогда, когда он приходил, она не пользовалась своими привычными духами или косметической продукцией. Они были шоколадно-пряными, сладко-ванильными, как и она сама. Поэтому она убирала их в полку и закрывала, используя лимонные и мятные тона.

Когда до встречи оставалось два часа, она тяжело поднималась со стула и переходила к зеркалу.

Смотрела на свое отражение и клялась, что это в последний раз. В самый последний, а затем начиналась тонкая, ювелирная работа.

Вначале глаза, это было проще всего.

У нее самой глаза миндалевидные, с аккуратным изгибом. Цвет - дивный, светло-голубой. Когда она была актрисой, ее глаза сравнивали с цветом горного озера. У той, которая она должна стать, глаза огромные, больше чем у нее самой. И цвет у них серый, ближе к стальному. Только на сталь глаза не похожи, глаза цвета дыма. Испуганные и кажется она сейчас, вот-вот заплачет.

У нее самой нос прямой, а губы тонкие. На них всегда слой помады, темной, темно-вишневый, цвета темного выдержанного вина. У той, которая встретит через пару часов мужчину на пороге, нос тоньше, более курносый. И губы у нее всегда покрыты розовым перламутром, а то и вовсе без косметики.

У нее самой - волосы как золотой мед, длинные, с рыжим отсветом, густые, непослушные. Но их надо распрямить, уложить, залить лаком. Сделать острее подбородок, невиннее разворот бровей. Тоньше шее, более хрупкие ключицы.

Через полтора часа кропотливой работы, из зеркала смотрел призрак.

Прямые волосы, цвета шоколада или темного каштана, непослушная челка, упрямо падающая на лицо и мешающаяся на глаза. Серые улыбающиеся глаза, ведь эта незнакомка ждет самого любимого для себя человека. Никаких сережек. Тонкий шарф на шее, приталенное платье строгого силуэта, и на стуле, словно забытый, пиджак светло-бежевого цвета.

Она готова. Подходя к окну, эта девушка рисует на окне спирали и понимает, что ей жутко хочется курить. Но вместо этого она тяжело сглатывает и закусывает губу. И снова обещает себе, что это в последний раз. Что когда он уйдет, она сотрет с себя эту маску и больше ее никогда не наденет.

А потом в темной глади стекла мелькает отражение. Медленно, неспешно.

Он открывает дверь по-хозяйски. Хотя у него нет ключей. И она уже замучилась считать, сколько раз меняла замки на двери.

Они его не останавливают.

Он входит в прихожую. Черные тяжелые, военные ботинки на высокой подошве остаются стоять у порога. Черная куртка с заклепками, как и черная вязаная шляпа - на вешалке. Он никогда не спешит, словно знает, что она не убежит.

Ей некуда бежать. Ни от него, ни от себя, ни от той, что третьей незримо между ними и с ними одновременно.

Его черные волосы падают на глаза. Темнота скрывает черты его лица. Но ей не надо смотреть, чтобы знать, что у него твердый подбородок и твердые скулы. А глаза болотного цвета. И в этом болоте она тонет раз за разом...

Черные брюки. Обязательная классика. Черная, реже темно-синяя рубашка, тонкий свитер. Он носит траур... И приходит сюда, чтобы встретиться с призраком. С той, которая уже давно за порогом смерти.

Но в этом доме, в этой квартире, после его появления призрак шагает ему на встречу.

Нет слов. Он не смотрит в сторону стола, а делает пару шагов ей на встречу. Бережно берет тонкое запястье, нежное, хрупкое. Такое как сама Акеми и целует его полуоткрытыми губами. Кончик языка касается бьющегося пульса, и девушка у окна всхлипывает.

Ее пульс начинает частить почти сразу же, когда она видит своего ночного гостя.

А он улыбается, точнее просто поднимаются уголки губ. Редкая улыбка. Редкий гость на его лице. Она почти незаметна, но она знает, что она там есть. И шагает ему на встречу, окончательно преодолевая последние сантиметры.

Ее ладони ложатся на его лицо, такое знакомое, такое твердое и волевое. Такое желанное. Хочется поцеловать каждую черточку, но она прислоняется лицом к его рубашке, чтобы спрятать свое кривящееся в горькой гримасе лицо.

Никаких слов. Это первое и единственное условие.

И она соблюдает его, потому что знает - если он уйдет, он больше никогда не вернется.

А эта иллюзия, этот дым счастья - необходим ЕЙ.

Подняв голову, она трогательно, беззащитно смотрит на него, а потом закрывает глаза. Короткие ресницы бросают тень на полукружья под глазами. И он наклоняется.

Первый поцелуй - всегда очень короткий. Он просто касается сухими губами ее губ. Легко-легко, почти неуловимо.

"Своеобразный способ поздороваться", - мелькает у нее мысль. А потом мысли становятся вялыми, словно под водой, пока не исчезают окончательно.

Его руки ложатся на ее талию. На какой-то миг он прижимает ее к себе. Крепко-крепко. Это последнее, что можно назвать нежностью. Хотя бы условно.

2. Страсть.

Его руки обхватывают ее лицо, в аккуратный захват. Не причиняя боли, он слишком осторожен для этого. Но сразу становится ясно, кто здесь правит балом.

Подушечкой большого пальца он очерчивает контур ее губ, смазывая едва уловимый блеск и снова наклоняется. Больше никаких запретов и никакой осторожности, нежности.

Его губы подчиняют, его губы захватывают в плен. Дышать нечем, но вырваться невозможно. Его руки перемещаются на талию, прижимают так крепко, что с ее губ срывается за мгновение до поцелуя стон. То ли боли, то ли отчаяния, то ли предвкушения.

Поцелуй длится и длится. Он отрывается от ее губ, которые пьет словно источник, всего на пару мгновений, чтобы дать ей перевести дух. И подсадить на край низкого комода. Именно он оказывается ближе чаще всего.

Вновь головокружительный поцелуй, и его рука скользит по левой ноге, пощекотав чувствительное место под коленкой, он чуть склоняется. Его ладонь скользит по ее левому бедру, едва-едва уловимо, почти не касаясь. Только внутри разгорается жар.

Дойдя до кромки телесного чулка, он насмешливо смотрит в глаза тяжело дышащей девушки и стаскивает чулок ниже. Ниже и еще ниже, пока не доходит до пряжки темно-синей туфли. Скатав чулок и расстегнув пряжку, он наклоняется и целует выступающую над щиколоткой косточку, затем его губы скользят по нежной гладкой коже вверх.

Когда он вновь достигает бедер, ей уже тяжело дышать. И хочется, больше всего хочется просто произнести его имя. Но она закусывает губу, заставляя себя молчать.

Ему это не нравится. Поднявшись, он вновь приникает к ее губам, и ее руки бессильно сжимают тонкий свитер на его спине, комкая его. Его губы везде, обжигают ухо, скользят по горлу, когда он языком рисует круги на ее коже, касается бабочками-поцелуями ее ключиц, заставляя ее забыть обо всем.

Только один запрет остается с ней. Один-единственный запрет, который не дает ей сорваться в бездну.

Молчание. Только молчание. Только молчание удерживает его рядом с ней.

Только это - и больше ничего.

Второй чулок оказывается на полу, вместе с туфелькой.

А она уже не в силах сдержаться, стаскивает с него свитер, чтобы прижаться к его груди. У него прохладная кожа, и шрам чуть повыше сердца. Ее пальцы обрисовывают контур. Хотя она знает его, знает наизусть. Потому что однажды сама стала виной этого шрама. И не только его.

Вина сводит с ума.

Вина, страсть и грех, все смешивается воедино и смазывает вокруг. И с тихим стоном, она наклоняется, чтобы коснуться губами этого шрама. Но он не дает, перехватывает, вновь притягивает к себе, касаясь губами хрупкого плеча, и она знает, что на утро она увидит алый отпечаток в зеркале в этом месте. Который исчезнет уже к вечеру.

Его руки сминают подол, когда он притягивает ее к себе, продолжая жадно целовать. Поцелуи становятся грубее, ей становится все сложнее себя сдерживать. Тихие стоны наполняют комнату. Едва-едва.

"Это безумие", - мечутся в голове мысли, когда она выгибается в руках мужчины, подставляя ему свою шею.

"Безумие", - соглашаются с ней болотные глаза, а он наклоняется, ловя губами бьющуюся жилку на ее шее. Сошедший с ума пульс.

Сам он почти спокоен. Почти нейтрален. Почти...

Подхватив ее на руки, такую невесомую, такую доверчивую, он относит ее на кровать. Опускает на простыни.

Платье, смятой тряпкой падает на пол, она остается перед ним в тонкой белоснежной комбинации.

Темные волосы в беспорядке, рассыпанные по подушке, нравятся ему, и он наклоняется чуть ниже. Подхватывает темные пряди и целует, самый кончик. Она замирает всего на миг. И от этой ненужной сейчас нежности, предназначенной для другой, на ее глаза наворачиваются слезы. И заметив это, он собирает их губами. Бережно, нежно.

А она мотает головой, пытаясь увернуться. Его слишком много и одновременно слишком мало!

И тогда все меняется... Он перестает щадить ее. Исчезает последняя нежность.

Он даже не снимает с нее тонкие стринги, просто сдвигает в сторону.

Вначале слышится звук молнии, затем звякает пряжка его ремня.

Ее руки он удерживает над ее же головой. Его жадные ищущие губы касаются ее груди, ласкают соски. Пока она не начинает стонать и выгибаться, не зная, чего ей хочется больше. Исчезнуть из его рук или навсегда остаться в них.

Его тихий смех ласкает ее кожу, а затем тянущее чувство пустоты исчезает. Приятная наполненность, когда он входит в нее. Медленно, не торопясь.

Захлебывающийся стон срывается с ее губ, и он замирает. Всего на миг, а потом движения становятся резкими, обхватив ногами его за пояс, она забывает обо всем, просто растворяется в этих прикосновениях. В вечных как мир движениях.

А потом напряжение нарастает, нарастает, пока мир вокруг не разрывается на миллионы цветных осколков для обоих сразу.

Любовная игра потом продолжится.

Когда не торопясь, когда жестко и быстро он брал ее столько раз, сколько хотел. И никогда не позволял ей навязать свою игру.

…Он уходил всегда перед рассветом.

Когда она засыпала, обессиленная.

Он всегда знал, что она притворяется, но не показывал своего знания. Просто погладив темные пряди, он вставал, одевался и уходил.

Дверь за собой он закрывал на ее ключи. А затем бросал их в почтовый ящик.

Он догадывался, что она встает после того, как он уходит. Но никогда не задумывался над тем, что она делает.

А она вставала с кровати, мертвенно покачнувшись, двигалась к столу и выпивала один бокал вермута. Второй опрокидывала, и смотрела пустым взглядом, как алой струей, почти как кровь катятся на пол капли.

Потом она снимала макияж, становилась под душ и закрывала глаза, чтобы не видеть, как смывается черная краска с медово-золотых волос. Цветные контактные линзы она выбрасывала. Хотя и знала, что потом все равно пойдет и купит новые. Еще раз, еще раз...

Она выкидывала платье и белье. Забрасывала в стиральную машинку постельное, застилала новое - вместо белых и светлых тонов, которые нравились ему и подходили Акеми, привычные себе черные.

Затем ставила на стол пепельницу, надев тонкую, черную сорочку с тонкими, воздушными кружевами, зажигала первую длинную сигарету и поджигала ее нервным движением. Делала первую затяжку и говорила себе, что все. Это был последний раз, когда она отдавала себя и свое тело призраку, получая чужое тепло, получая чужого мужчину.

Вот только когда над городом вставал рассвет и первые лучи солнца стучали в ее комнату, она лежала на кровати. С той стороны, где был ОН.

Длинные пальцы с аккуратными ноготками сжимали подушку.

Она не плакала. Она не могла позволить себе такой роскоши. Она должна быть сильной. Она должна быть жесткой. Она не должна жить, не должна играть роли таких нежных и слабых барышень.

И только перед тем как забыться тяжелым сном, с губ Вермут срывается стоном:

- Шуичи…