«А город просто живёт» - это цикл, объединяющий в себе истории одного города, в котором люди живут, рождаются и умирают. Любят и ненавидят, совершают подвиги и делают глупости. Сходят с ума от счастья и теряют себя от безнадёжности.

Вместе с этими людьми город смеётся и плачет, рождается вместе с ними десятки тысяч раз и умирает. Город просто живёт, а на его улицах, в его домах и квартирах случаются истории.

Какие-то становятся известны, какие-то остаются только в воспоминаниях двоих. Какие-то счастливые, а какие-то не очень. О счастье, о любви, о горестях, о чудесах, о ненависти, о встречах и расставаниях. Город просто живёт, а в нем живут люди.

На улице было холодно. Конец ноября вступил в свои права, диктовал свои правила. Люди кутались в теплые куртки, надевали шапки и длинные шарфы, теплые перчатки и зимние сапоги. Стремились с холодной улицы скорее попасть в теплые дома или пусть на раздражающую, но закрытую от ветра работу.

На небольшом пустыре стоял домик. Сквозь провалы в старом, растрескавшемся от времени шифере было видно утреннее небо, с которого уже исчезали, светлея на глазах, звезды. В углу крыши на старой прогнившей балке дремала пара голубей, нашедших себе приют. В другом углу на куче старой соломы, невесть когда и кем принесенной, дремала рыжая кошка с белыми лапками и одним опаленным ухом.

А за провалом крыши шел и снова прекращался снег. Крупные хлопья, падали вниз и таяли, оставляя влажные пятна на одежде и лицах людей. Снег присыпал черные провалы дремлющей земли, падал в лужи и готовил плацдарм для скорой грязи, которая будет выводить из себя людей, размывая дороги и разъедая модельную обувь.

Старый покосившийся дом с забитыми провалами окон стоял между новенькими жилыми высотками. Гадкий утенок, которому не суждено было больше никогда стать прекрасным лебедем, был подготовлен на снос. Но лето выдалось на удивление жарким, техника постоянно ломалась и дом, раздражающий жителей высоток одним своим видом, так и простоял нетронутым все лето.

Ранней осенью технику бросили на решение проблем, накопившихся за лето. Затем пошли затяжные дожди, и снос было решено отложить на первые заморозки. Возможно, отложили бы до весны, но постоянные жалобы вынудили главу местного ЖКХ принять решение – сносить. Сносить, как только первым заморозком прихватит землю.

Пришел ноябрь, первый снег и заморозки. Первая техника пришла еще в среду. В пятницу должны были подогнать еще пару машин – с шарами для сноса, и бульдозеры.

Дом ждал… Волновался, переживал, возможно боялся, но кто поймет о чем так горько скрипели деревянные стены и доски на ветру?

Прошла пятницу, прошли выходные. А дом все так же ждал. Все так же дремала кошка, не обращая внимания на голубей. Дом жил. Пытался сопротивляться до самого конца, просил о помощи, звал тех, кто был ему дорог – и все равно умирал под первым снегом…

… В понедельник в высотках разъехались на работу люди, оставили свои квартиры и домашних животных, разбежались дети по школам и садам, разошлась молодежь.

Рыжая кошка дремала на завалинке рядом с домом, по привычке то и дело открывая зеленые глаза, чтобы убедиться, что ее дом – еще стоит. Дрожало на ветру живое ушко, тихо дергалось, когда кошка ловила звуки и пыталась угадать, какой из них – опасный, а какой сулит возможность поесть.

Давно ушли из жизни хозяева дома и кошки, перестала ставиться еда на крылечко, исчезли теплые руки, которые так бережно гладили рыжее создание, исчез голос, произносящий нежное «Маркиза», а кошка осталась и дом остался. Для кого? Для чего? Дом не знал, а кошка не задавалась такими вопросами. Просто надеялась, что ее дом будет всегда ее.

…Сигарета в руках дымилась, обжигая короткие пальцы. Мужчина в рыжей спецовке стоял около своей техники и смотрел на дом. Он чем-то напоминал его, старый дом, в котором жили когда-то родители. Такой же маленький, аккуратный когда-то и больной, как пес. И пристрелить жалко, и сил смотреть нет.

- Дэн, там бульдозеры подогнали. Начинаем снос? - Раздался позади веселый мальчишеский голос.

Дэн тяжело повернулся, смерил молодого напарника тяжелым взглядом, но промолчал. Только отбросил в сторону погасшую под хлопьями снега сигарету, да сплюнул в грязь.

- Начинаем.

Тяжелый стенобитный шар врезался в деревянные стены, и домик застонал, словно человек. Устало, испуганно. Потерянно. Еще один удар и еще один. Люди не слышали. Выполнялись свою привычную работу. А дом стонал, плакал, словно надеялся, что его услышат, что его пощадят.

С грустным хрустом сыпались вниз шиферные осколки. Ломались под гусеницами бульдозеров, взрывались с прощальным треском. Покосившийся дом смотрел еще гордо, хотя и завалился на бок, словно шляпа кокетки, игриво сдвинутая вбок. Белые разводы мокрого снега оставляли влажные дорожки на стеклах машин для сноса, да на стеклянных осколках на земле. Дом плакал. Умирать ему было страшно.

Еще раз врезался шар в стены дома, и еще раз, и еще.

Дом протяжно застонал… в последний раз, и развалился.

Пустые комнаты смотрели из-под разрыва стен. Был опрокинут забытый стул, да люстра горстью хрустальных шариков и разбитых флаконов лежала посреди второй комнаты….

Дэн сплюнул, махнул рукой.

- Наша работа закончена. Пускайте бульдозеры, - велел он по рации.

И три бульдозера одновременно сдвинулись с места. Хрустел под гусеницами шифер, стекло, ломалось дерево, осколками врезалось в гусеницы машин, словно пытаясь их остановить.

Напрасная, но такая человеческая жестокость не оставила дому ни малейшего шанса. Шумел ветер, падал снег. Дом уже не плакал, некому было плакать. Люди в рыжих спецовках собирали хлам, грузили его на машины – и увозили. Увозили то, что было дорого тем, кто когда-то любил этот дом, обновлял мебель, мыл окна и стены. Рисовал на дорожке около дома неуверенной рукой цветы. Их не осталось, а теперь и дом отправляли на свалку.

…До вечера работа была закончена, и впервые, возвращаясь домой с работы, вместо раздражающего старого дома, вызывающего странные чувства вины и стыда, люди видели черный уродливый пустырь.

…В высотках выключался и гас свет, люди ложились спать, пили кофе, смотрели телевизор, ревновали и любили друг друга, готовили, ели и спали.

Посреди черного пустыря лежала рыжая кошка с белыми лапками и опаленным ухом.

Поджав лапки, кошка тихо и безнадежно плакала на своем кошачьем языке. Ее дома больше не было…

А утром пошел снег. Белыми хлопьями укрывал пустырь, словно стремился закрыть уродливое черное пятно. А может просто хотел прикрыть пушистым одеялом рыжую, уснувшую навсегда кошку…

1.

Я просто его любила, не прося ничего взамен.

Мне было достаточно смотреть на него, чтобы понимать, что в этом мире есть счастье.

Вот оно, мое счастье, ходит рядом, смеется шуткам друзей и подруг, смущается от комплиментов, радуется своим победам, улыбается мне, протягивает руку и снисходительным жестом треплет по волосам.

При его появлении я готова была на все, лишь бы он меня похвалил, лишь бы он улыбнулся, лишь бы он уделил мне внимания немного больше чем обычно.

Я знала его вкусы зачастую лучше его самого.

Ему нравятся девушки с длинными волосами? Значит, я отращу косу до пояса, чтобы ему было приятно на меня смотреть. Сменились вкусы? Значит, долой шикарную ухоженную гриву. Я надевала одежду его любимых цветов, любила ту же еду, что и он, и была счастлива, когда он брал меня с собой на свои «мальчуковые посиделки».

Я была верной соратницей в его любимых онлайн-играх. Прикрывала лучницей его спину, кастовала поддерживающие заклинания и закрывала его собой.

Я была верной соратницей для него в футболе, верткая, гибкая, из меня получился отличный нападающий.

Я ходила за книгами для него в библиотеку, покупала для него в магазине приятные и любимые им мелочи, отстаивала часовые очереди, чтобы первой получить экземпляр любимой им игры.

Я его любила так, что в этой жизни для других чувств просто не осталось места. ОН был центром всей моей вселенной. Моим солнцем, моей луной. Моим днем и моей ночью. Мое сердце, моя душа – все это принадлежало ему.

И не только я одна любила его.

«Славный малый», «Светлая голова», «Золотые руки», «Доброе сердце», «Какой талант!», «Красивый, спортивный и при том такой умный» - это все про него.

«Таких людей не бывает!» - кричали многие до знакомства с ним, а потом пересматривали свое мнение, мол, он – из редкого исключения. Вымирающий вид.

А я знала – что это, неправда. Что такие, как он - есть. Только не все они выставляют себя напоказ, чаще предпочитают притвориться снобами, только чтобы не общаться с людьми, которые их не понимают.

Он мог найти общий язык со всеми, и за это его тоже любили и уважали.

И завидовали. Зависть постоянно сопровождала его, словно королевская мантия тянулась за ним из школы в университет, из секции в клуб, из парка в дружеский круг. Иногда зависть окружающих достигала катастрофических пределов, и тогда домой он приходил со сбитыми костяшками кулаков и в ссадинах.

Папа с коротким хмыком прятался за газетой. Мама со стоном потревоженной наседки начинала бегать вокруг, а он смеялся.

Потом брал меня за руку и уводил за собой в ванную. Как самая спокойная я должна была обработать его «боевые ранения».

Это было горько-сладко. Горько, потому что его тело было в ссадинах, и ему причинили боль! А сладко – от доверия, которое он мне выказывал.

Я никогда не мечтала о большем. На своего самого любимого человека я не смотрела как на мужчину. Я не мечтала о поцелуях с ним, сама мысль об этом казалась мне кощунственной.

Я краснела как спелый помидор, стоило мне увидеть его без рубашки, поэтому в один бассейн с ним я никогда не ходила.

Я никогда не брала его вещи и его кружку, никогда не брала его полотенце.

Я знала по именам всех его подружек, но никогда к ним не ревновала.

Я просто любила. Любила его отчаянно-безумно.

Мой день начинался с его: «Доброе утро, малышка». А заканчивался поцелуем в нос, и пока я фыркала и морщилась, он весело желал: «Спокнок, котенок».

Я не представляла свою жизнь без него, и когда он куда-то уезжал, не могла заснуть без его звонка.

Я любила его жадно, отчаянно, словно каждый день – это все, что у меня есть, а завтра никогда не наступит.

Я не коллекционировала памятных вещей и фотографий с ним – он бы не одобрил. Я не говорила ему о своих чувствах – он не терпел нежностей. Я не посвящала ему песен и поэм – у него они получались лучше.

Все, что я иногда позволяла себе, чтобы выплеснуть эту любовь – это писала его картины.

С картины все и началось.

Он всегда злился, когда его считали мальчишкой. Корчил смешные рожи и говорил: «Вот стану самым молодым лауреатом Нобелевки по медицине, вы у меня еще попляшете! А то привыкли мальчишкой называть».

Родители в ответ на это переглядывались и снова смеялись: «Мальчишка!»

В подарок для него я написала картину, в которой отразила его мечту, придала ей форму. Запаковав высохшую работу – у нас была традиция делать на праздники сюрпризы, я обвязала упаковку яркой лентой и приложила поздравительную открытку.

Подложить подарок я собиралась завтра утром.

Он еще свой распорядок дня не знал, а я уже знала. Завтра, наряду с его днем рождения, у него был последний экзамен, и родители уже выбрали автосалон, в котором будут покупать ему его мечту – машину.

 

2.

С самого утра следующего дня это было счастье. Чистое, ничем не замутненное. Неожиданный утренний поцелуй в нос, когда после поздравлений он наклонился ко мне. Сосредоточенно нахмурившись, я завязывала у него на шее галстук, а когда закончила, - он неожиданно коснулся моих щек и поцеловал в нос. А потом, пока я чихала, взял и со смехом сбежал!

Потом мы с мамой нарезали салаты и делали домашний торт. Готовить мясо в горшочках нас не пустил папа.

А потом мы поехали его встречать!

Гордый, гордый, выйдя из дверей своего мед. университета, он сообщил, что свою последнюю сессию, как и все предыдущие, сдал только на «отлично».

Родители засмеялись: «Мальчишка-хвастунишка», а я сказала, что мы в этом даже не сомневались, и радостная повисла на его шее.

И пока он меня кружил, могла думать об одном: «Люблю! Люблю! Люблю!»

Из университета мы отправились в автосалон. Там, сжимая в руке ключи от новенькой ауди, он выглядел искренне счастливым.

Все оформление заняло больше времени, чем мы предполагали, поэтому из салона мы все же уехали на такси. А за своей красавицей, он должен был заехать завтра с утра.

Я видела счастье в его глазах, видела улыбку, притаившуюся в уголках его губ, и была безотчетно счастлива сама.

А потом домой мы так и не отправились, родители неожиданно передумали насчет тихого домашнего ужина, и мы отправились вначале в кино, потом в семейный ресторан.

Домой мы шли пешком уже после полуночи.

Его день рождение оставил на губах привкус шоколадного мороженого и запах его одеколона.

Крупные звезды подмигивали с небес, кокетливо качался рожок месяца. Слышно было тихое журчание фонтана где-то в стороне, и воздух пах так сладко и так горько.

За спиной смеялись родители, моя рука лежала в его руке, и в целом мире не было ничего лучше!

На перекрестке мы подождали зеленый свет, потом пошли на другую сторону.

Свет огромных фар, приближающихся с неправильной для оживленного перекрёстка скоростью, я заметила первой. Огромная фура ехала слишком быстро, а мы были как раз у нее на пути.

У меня не было времени принимать решения разумом. Я его любила, и эта любовь придала мне силы. Я успела вытолкнуть его на тротуар, убирая с пути взбесившейся машины. А вот сама отпрыгнуть уже не успела…

3.

Красивое начальство – это полбеды. Начальство с обаятельной улыбкой, глядя на которую хочется покаяться во всех своих грехах, это беда. Умный начальник, которому не подсунешь недоделку за гениальную идею – это совсем беда.

Талантливый начальник, которому и остается, что завидовать – это мрак.

А если это все характеристики одного человека, впору кричать караул, ибо это Армагеддон в локальном масштабе.

Вывалившись из кабинета начальства, низенькая и аппетитная даже на вид пампушка облегченно перевела дыхание, покосившись с благоговением на простую табличку на двери «Генеральный директор».

- Ругался что ли? – сочувственно спросила секретарь.

Пампушка отрицательно покачала головой:

- Хвалил.

- А чего ты испуганная такая?

- Поняла, что еще немного и влюблюсь!

Секретарь рассмеялась.

- Он у нас такой, притягательно-очаровательной, но, увы, давно и счастливо женат.

- Елен Викторовна.

- Да?

- Вы же все-все знаете, а что за девушка на картине у него за спиной? Такая красивая…

- А. Эта, - лицо секретаря мгновенно стало каменной маской. – Это, Ириш, его сестра, погибшая в аварии 16 лет назад. И кстати, взгляни на время, там тебя твое отделение не заждалось еще? – спросила секретарь, мгновенно обрывая все возможные вопросы.

Ирина, поняв, что больше ей ничего не скажут и спросила она лишнее, торопливо покинула приемную.

Секретарь проводила пампушку расстроенным взглядом: «Опять пойдут слухи», и взглянула на дверь начальника. Рабочий день подходил к концу и скоро он должен был отправиться домой. Если опять не засидится и не заработается.

А в своем кабинете начальник отложил в сторону последние на сегодня бумаги. Потянулся и повернулся всем телом, глядя на свой портрет.

Шестнадцать лет назад его написала младшая сестра в подарок на день рождение. Написала будущее и своего взрослого брата. Уверенного в себе мужчину с ясным взглядом и притягательной улыбкой.

Он таким стал только через десять лет после ее смерти.

Десять долгих лет, пока он не стал таким же, как на картине и не ощутил, что сестра стала для него чуть ближе.

Возможно, это было только ощущение, возможно это только казалось, но все же оно было. Это едва-едва уловимое ощущение ее присутствия. Точно так же, как за его спиной на картинке, в воздухе едва-едва уловима была выписана девушка. Маленького роста, похожая на хозяина кабинета, и с огромными крыльями за спиной.

Его маленький ангел-хранитель.

Поднявшись, мужчина подошел к картине, провел по рамке подушечкой большого пальца, улыбнулся и тихо пожелал: Спокойной ночи, сестренка».

 

…В кабинете давно был потушен свет. С картины улыбалась счастливо девушка с белыми крыльями. А в правом углу, не заметная посторонним была короткая надпись:

«Я всегда буду за твоим правым плечом».