Этюд в багровых тонах

Это был совершенно обычный день. Даже не понедельник и не пятница. Банальная среда. С утра синоптики обещали похолодание и метель, но пока с неба падали неторопливо крупные хлопья снега. Да ветер, словно злобный пес, забирался под ее легкую куртку, заставляя желать как можно быстрее попасть домой. Хотя домом эту съемную халупу и назвать то нельзя.

В правом сапоге опять сломался мост, и каждый раз, когда она ставила ногу, каблук отходил назад. До получки оставалось еще две недели, и если купить сейчас новые сапоги, хотя бы самые плохонькие или на распродаже, то денег на то, чтобы дотянуть до зарплаты, хватит еле-еле. И то, если снова переходить на каши и каждодневную готовку. Снова дешевые рыбные консервы на суп и никаких сигарет.

Совершенно обычный день...

Остановившись на остановке, она вытащила левой рукой из кармана пачку с сигаретами, откинула крышку. Оставалось всего три сигареты. Она хотела купить как раз сегодня новую пачку, но теперь придется экономить. Как же это надоело. Как ей хотелось, чтобы стало хоть немного полегче. Но в городе у нее не было ни друзей, ни подруг. Была одна, но та влюбилась в мужчину, который был здесь в командировке, и умчалась за ним на ПМЖ куда-то не то в Кургань, не то в Назрань.

Отношения поддерживать по интернету оказалось сложно, и дружба распалась.

Взглянув на сигареты, она вернула пачку в карман, хотя закурить хотелось нестерпимо. Взглянула на часы. Как обычно, пол-одиннадцатого. Маршрутки ходят плохо. И на остановке придется стоять опять минут двадцать-сорок...

- Девушка? - тихий голос донесся откуда-то из-за спины.

Она повернулась.

В тени остановки кто-то стоял. Высокий, но очень худой. В темно-сером пальто. Замершие пальцы дернулись. Ей почему-то показалось, что если дотронуться до этого пальто, то оно обязательно будет теплым и очень-очень мягким.

- Простите? - вспомнила она о том, что ее окликнули.

- Я забыл свои часы. Подскажите, который час?

- Десять часов двадцать семь минут, шестнадцать секунд, - на автомате ответила она, потом спохватилась. - Простите. Половина одиннадцатого.

Из тени донесся тихий смех.

- Зачем вам такая точность, девушка?

- Я настройщик часов, по городу, да и обычных, - ответила она. Желание закурить стало нестерпимым, и устав с ним бороться, она вытащила из кармана сигареты. Поднесла к губам и спохватилась, что оставила свою зажигалку на столе в кабинете. Но расстроиться не успела.

Перед кончиком сигареты вспыхнул огонек, высветивший симпатичное узкое и скуластое лицо.

У этого человека было усталое выражение лица. Удивительные глаза. На мгновение ей показалось, что они желтые, с едва заметными крупинками. Но свет зажигалки погас, заставив ее заморгать. Зато сигарета тлела, и она сделала глубокую затяжку.

Дым скользнул в легкие, коснулся поцелуем обветренных губ и она устало улыбнулась. Это был обычный, чертовски тяжелый день, к счастью почти закончившийся... Еще немного, и она будет дома.

- Спасибо, - подняла она голову к соседу по остановке.

Он улыбнулся и изобразил поклон, словно на сцене какого-то театра.

К дальнейшему знакомству ситуация не располагала, поэтому она предпочла закрыть глаза и спокойно докурить сигарету.

Когда же подъехала маршрутка, мужчина в нее не сел.

И отъезжая от остановки, она о нем забыла.

 

...Дни летели как отрывные листы календаря.

Четверг. Много работы, выезды. Тяжелый ремонт. Сломались часы на главной площади. Демонтировать их было нельзя, пришлось работать на месте. Пальцы потом не слушались почти пару часов. И она окончательно сломала каблук.

Пришлось идти в какой-то ширпотреб и покупать не сапоги - меховые ботинки на высокой подошве. Это совсем не подходило к ее стилю, а впрочем, стиля у нее вообще не было. Была грустная жизнь и смешная зарплата. Зато ботинки были теплыми и сэкономили ей деньги на сигареты.

Пятница. Начальник, работающий по блату, решил, что давно не появлялся в своем ведомстве. Заявился пьяный в хлам, наорал на всех. Ей досталось больше всего, потому что курица - не птица, женщина - не человек.

Суббота. Сон, много сна, очень много сна! Сигарета после завтрака, сигарета перед сном. Какая-то мыльная опера по телевизору и горячая, почти обжигающая ванна.

Воскресенье. Уборка. Стирка. Уборка. Немного готовки. Сон пораньше. Хорошо!

Понедельник. Работа, работа, много работы. Вышли из строя сразу двое часов на разных концах города. С утра на одной точке, под вечер на другой. В результате, вызвали на работу досрочно, ушла после конца смены, и конечно за это никакой доплаты.

Вторник. Мало работы, зато истеричка-клиентша. Ее ненавидят все, турят из одного кабинета в другой. В этом месяце ее очередь встречать «Гостью». Три часа двадцать две минуты и тридцать семь секунд ора. Хочется выпить валерьянки или закурить. Бутылек первой закончился еще две недели назад. Последнюю сигарету она выкурила в воскресенье, а в понедельник не смогла купить.

Среда. Ларек. Пачка сигарет. Первая затяжка. Работа, снова задержка после смены. И снова в пол-одиннадцатого она стоит на остановке.

- Девушка, - тихий голос прозвучал откуда-то из тени. - Вы не подскажете, который час?

- Простите?

- Я забыл свои часы. Подскажите, который час?

- Десять часов двадцать семь минут, шестнадцать секунд, - на автомате ответила она, потом спохватилась. - Дежа-вю, какое-то!

- А, хозяйка часов в нашем городе, - мужчина вышел из тени с улыбкой. - Здравствуйте.

- Доброй ночи, - без улыбки ответила она. Усталость собиралась в ее руках, ногах, отдавалась свинцовой дрожью в голове.

- Вам нехорошо?

- Нет, нет, простите. Все нормально.

- Может быть, вы присядете?

Сильная рука, откуда в таком худощавом теле столько силы? – придержала ее за локоть. Затем мужчина помог устроиться на скамье. От него пахло мятой и кожей.

- Спасибо, - выдавила она из себя, пытаясь понять, что же такое происходит. Ведь совершенно определенно, что-то с ней было не так. Может быть, сказывалось то, что за эти сумасшедшие дни она почти ничего не ела, не успевала. Сигареты, кофе, мятные леденцы. И все.

На ее губах появилась кривая усмешка.

Она хотела... она хотела мяса! Или рыбы с белым вином. Она хотела сваренного эспрессо, а не дешевого кофейного напитка.

Но у нее на это не было денег. Не было даже возможности поменять работу или найти жилье подоступнее.

Не было выхода. Замкнутый бег по кругу.

- Девушка?

- Со мной все в порядке.

Дежурная фраза, слетавшая с губ десятки, сотни раз. Никого не волнует. Никого в любом случае ничего не интересует.

Только они сами, только деньги, власть. Ничего кроме.

Усталость свинцовым подбоем легла на плечи, окутала. Хотелось плакать.

Но не было сил.

Чужая рука легла на ее локоть, а она даже не сразу смогла понять, что что-то происходит. Что в ее личное пространство вторгся кто-то чужой.

- Девушка.

Голос манил. И у мужчины оказались удивительные глаза. Действительно, с едва заметными искорками. И у его губ был почему-то вкус земляники, а у ее - ментолового табака.

- Земляника с ментолом, - у нее вырвался смешок. - Это могло бы стать началом новой рекламы.

- Чего именно? - поинтересовался мужчина негромко.

- Сигарет. Или жевательной резинки или леденцов, - она махнула рукой неловко. Тело было вялым, и он без труда перехватил ладонь, коснулся губами самой середины, нежного местечка.

- Ты красивая.

- Нет, - она упрямо тряхнула головой. Короткие черные волосы, в самом настоящем, а не художественном беспорядке, упали на глаза.

- Красивая, - повторил он, не отпуская женской руки. А затем снова поднес ее к губам.

Запястье что-то укололо, по телу раскатилась обжигающая волна, а потом мир стал серым. В одно мгновение всё лишилось цвета. Яркие неоновые краски поблекли, исчезли все огни, окутавшись сумеречными тонами.

Она по-прежнему всё видела, слышала, но со стороны, словно стала в собственном теле нежелательной гостьей.

И когда мужчина приказал «встань», она послушно встала.

- Возьми меня под руку.

И она взяла.

Они шли по спящему городу, словно влюбленная пара.

«Как такое может быть?» - Мысли текли вяло, не давая ни на чем сосредоточиться. – «Гипноз? Он сильный гипнотизер?»

Но толку-то от нее. У нее ни квартиры, ни машины, ни денег, ни золота. Ее тело даже продать невозможно.

«Бред какой-то!»

Зачем она понадобилась этому типу?

- Дивишься? - его голос звучал глухо. А потом он засмеялся. - У тебя четвертая положительная, моя любимая. Ты не увлекаешься сладостями, куришь редко и еще не успела прокурить легкие. Твои сигареты с ментолом. И у тебя паршивый характер. То, что доктор прописал для восстановления.

«Что?

Что он сейчас сказал?

Доктор? Восстановление? Четвертая положительная... Знакомое сочетание. Так, стоп, это же - кровь!

Кровь?»

- Ну вот, ты все и поняла.

«Вас не существует!

Я сплю!»

- Нет, ты не спишь. Мы с тобой идем по спящему городу. Заметь, твоя рука опирается на мужскую, мою руку. Приятное ощущение, правда? Давно тобой забытое. Я тебя выше, хотя и худощавый. Тебе приятно ловить наше общее отражение в витринах. Ты могла бы даже влюбиться в меня. Только, прости, малышка. В другой жизни тебе повезет больше.

Она не понимала.

Не понимала ни слова из того, что он говорит.

Слова проходили мимо рассудка и падали в бездну отчаяния.

Это же шутка.

Это не может быть правдой.

Вампиров не существует.

Не в двадцать первом веке.

Не в городе.

Не...

- И да, - его шепот скользил по уху, словно он ласкал ее губами. - Прости, малышка, я люблю живую кровь, поэтому некоторое время смерть будет ходить рядом, но ты ее не познаешь.

И мир раскололся в вспышке яркого наслаждения. А потом ничего вокруг не стало.

 

 

Четверг.

Кажется, она просыпалась дважды или трижды. В комнате было темно, и не было видно ни одного окна. Около кровати, огромной, с балдахином и бархатным покрывалом, был единственный ночник. В виде девушки с кувшином. Светилась овальная вставка позади нее, а из кувшина бежала вода.

Было тихо. Не та тишина, которая скапливается в душной комнате ночью в городе, а удивительная тишина, в которой слышен даже звук дыхания. Немного судорожного, сорванного.

На ней не было одежды, вообще. И обнаженное тело приятно холодили простынь и легкое, как пух, одеяло.

На правой руке была повязка. Стерильный белоснежный бинт был закреплен каким-то непонятным металлическим крючком. Она редко попадала в больницы и никогда не получала травм, поэтому что это такое, даже не смогла сразу сообразить.

В комнате она была одна.

Но почему? Где она? Что с ней? И что за музейная обстановка вокруг?

Виски отозвались сдавленной болью, память послушно качнулась ей навстречу, раскрывая случившееся. Остановку. Человека? Вампира? Укол в запястье. Вспышка наслаждения, источник которого трудно осознать. И даже трудно познать.

Забвение.

И вот она пришла в себя в незнакомой комнате.

Тело не слушалось, и даже если бы она захотела, ей не удалось подняться. Но разум был ясным. Слишком ясным, каким он не был даже тогда, когда она была дома и рядом с теми, без кого не мыслила себя.

Тихий скрип двери не стал для нее неожиданностью. Ни приятной, не неприятной. Все же подспудно она ждала этого с самого момента пробуждения.

- Ты проснулась.

Вот теперь она поверила, поверила всем сердцем, что перед ней не человек. Свет вспыхнул, отразился тысячами огоньков в подвесной хрустальной люстре. Безжалостно высвечивая вошедшего хозяина дома до последней, самой мелкой детали.

У него были янтарные глаза, светящиеся в темноте. И за спиной, словно плащ, были крылья. Кончики белоснежных клыков были ей хорошо видны даже с кровати.

- Ты... вампир.

- Да. А ты - человек, моя еда и игрушка до конца срока, который сможешь прожить.

- Смогу?

- Я предпочитаю живую кровь, но каждый раз, когда наш народ питается, в тело человека проникает яд, - не стал вампир церемониться со своей гостьей. – И жертва очень быстро умирает. Ты станешь одной из списка. Не переживай. Боли не будет. Это сладко. Яд вампиров - это наслаждение, познать которое человек может лишь несколько раз в своей жизни, как раз перед смертью.

Она промолчала.

Говорить «не хочу»? Какая глупость. Здесь никого не интересуют ее желания. И она закрыла глаза.

Вампир тихо рассмеялся у нее над ухом. Потом... это не было грубым ощущением, просто порыв ветра скользнул по коже. Это не было поцелуем. Просто чужие губы коснулись шеи. А затем... прокол. И вместе с ним пришли сразу два чувства. Безумное наслаждение, которое растекалось по телу, а вместе с ним боль.

Душа корчилась в агонии, отчаянно билась, словно кидалась птицей на прутья решетки, в надежде вырваться.

А потом пришло благословенное забвение.

 

 

Пятница.

Опять та же комната. Тот же потолок. Мягкое одеяло. Бинт на руке и на шее.

Ясная голова и чувство голода.

На тумбочке рядом с ночником стояла тарелка. Мясо... Восхитительный кусок отбивной, залитой острым соусом. Он был бесподобен на вкус настолько, насколько и бокал дивного алого вина.

Еда закончилась быстро.

А вместе с ней накатила пустота и темнота. И в этой темноте не было ни дна, ни верха. Только бесконечная тьма, в которой она скрутилась в позе эмбриона, в надежде хоть немного согреться.

 

 

Суббота.

Наверное, это был другой день. Наверное, ей должно было быть страшно, но чувства остались где-то в другом дне, может быть, даже в другой жизни. Она ничего не могла осознать. Ни о том, где она, ни о том, что она должна делать.

Она лежала на кровати, изучая пустым взглядом потолок.

Возможно, если бы она поднялась, если бы только у нее хватило сил на это, то она нашла бы телефон.

Возможно, если бы она захотела, она попыталась бы найти способ спастись.

Но она не хотела.

Это было сложно объяснить, да и вряд ли кто-то нуждался в ее объяснениях. Это просто было. Там в ее душе, где всегда она считала, что находится кусок камня, неожиданно что-то забилось.

Сердце? Что, у нее циничной расчетливой дряни, из-за которой погиб любимый человек, есть еще этот орган?

Она не верила. Ни себе, ни своим ощущениям, но именно поэтому даже не пробовала двинуться с места.

В комнате царила тишина. Не было ни часов, не было радио, телевизора, магнитофона - ничего.

Комната была вырвана из жизни, или время в ней остановилось.

Она не могла решить, хочет ли она чего-то, или ей это только кажется.

На столике около кровати стоял хрустальный графин с прозрачной жидкостью. Вода.

Рядом - неоткрытая пачка сока, почему-то гранатового. Она никогда такого не пробовала.

Еды не было, впрочем, если бы и была - ей это было не интересно.

Еда сейчас казалась чем-то далеким, бессмысленным. Наверное, она должна была испугаться. Ведь человек без еды гибнет.

Но она сомневалась, что до сих пор жива.

Тело было каким-то легким. А мысли совсем не ее.

Ну, право слово, чтобы она думала о жизни или смерти, о сердце? Нет, это не про нее. Это не из ее романа.

Но почему-то, когда она закрыла глаза, и ее накрыло легким покрывалом сна, она улыбалась.

 

 

Понедельник.

В очередной раз открыть глаза было страшно... словно она вернулась в детство, туда, где если не видишь - значит страха нет и бояться нечего.

Засмеявшись своим мыслям, она посмотрела на то, что ее окружало.

Тело было налито тяжестью, прибивало ее к грешной земле, и она знала точно, что жива.

Рядом с ней, на кровати сидел мужчина.

У него была ангельская улыбка, короткость в янтарном взгляде и длинные клыки.

- Ты - вампир! - хихикнула она.

- Кому-то больше не наливать, - отреагировал он насмешливым ответом. - Как ты себя чувствуешь?

- Живой.

- Тебе это не нравится?

- Когда я сомневалась в том жива ли я или нет, было лучше, - честно ответила она.

Вопросы морали, этики, вежливости - все осталось за порогом этой комнаты. Она могла говорить прямо, и откуда-то точно знала, лучше не плести словесное кружево. Хозяин этого дома расстроится.

И тогда!

Она не знала, что тогда.

Она боялась этого мужчину, как не боялась никого и никогда.

Но рядом с ним сердце в ее груди стучало все отчетливее и явственнее.

- Кто ты?

- Вампир, - по его губам скользнул смех. Она словно ощутила эти искорки на своих губах, как пузырьки шампанского. Сладко, волнующе.

- Хорошо, - приняла она правила навязанной им игры. - А я значит... твоя добыча?

- Ты человек. Этого достаточно.

Имен не будет. Это было понятно.

А еще лучше было не спрашивать о том, сколько времени пройдет, прежде чем «достаточно» сменится «хватит».

- Хорошо, - новый кивок, и уже на ее губах легкая улыбка. - Зачем ты пришел?

- Тебе надо поесть.

- Я не хочу.

- А что ты хочешь?

Она задумалась. Это был слишком сложный вопрос, на который она не знала ответа. Нет, знала.

- Я хотела почувствовать себя живой. Ты выполнил мое желание. Разве можно ощущать себя еще живее?

- Можно.

- Тогда покажи мне.

- Ты дорого заплатишь за это, - предупредил он.

Она пожала плечами.

- Меня это не волнует. Я хочу узнать, что потеряла когда-то и что продолжала терять с каждым днем, с каждым утраченным биением моего сердца.

- Я покажу тебе. Но ты будешь выполнять все мои приказы, как бы они тебе не нравились.

Почему-то ей показалось неправильным выражать сомнения в его силах. Но еще более ей казалось невозможным то, что он обещал.

- Я сделаю все, что ты скажешь, - решилась она.

И тогда он улыбнулся.

- Твоя кровь сейчас принадлежит мне, я сделаю так, что ты сама предложишь мне свое тело. Твоя душа после этого станет моей. А твое сердце мне не надо.

- Это... - в глубине души что-то дрогнуло. Предвкушение? - Честная сделка.

- Тогда начнем. И для начала, тебе надо принять душ и переодеться.

- На это у меня не хватит сил.

- Я помогу тебе.

Он поднял ее на руки, словно она ничего не весила, как пушинку легко и невесомо.

Он отнес ее в ванную, уже набранную, по поверхности которой плавали пушистые клочья пены, и опустил туда.

В его руках, когда он мыл голову и ее короткие волосы, ей хотелось плакать.

И его ладони, скользившие по ее влажному телу, не рождали внутри острого желания. Это была забота. Это было то, что она не ощущала очень давно.

И кем бы ни был этот мужчина, она сделает все, что он скажет. А потом, пусть забирает ее душу, раз она ему нужна.

Сердце же...

Нет, сердце она ему не отдаст.

Оживающее сердце только ее и никому больше не принадлежит.

 

 

Среда.

Платье тихо шелестело, бальное, прекрасное, с неглубоким декольте, подчеркивающим ее грудь и шею. А на шее была бархотка, изысканно синяя, как и само платье. На пару тонов светлее были перчатки и сапфиры. Он надел на нее драгоценности, подобные которым она видела разве что на аукционах.

А сейчас эти камни были на ней и переливались своим особенным светом.

Ей было все равно.

Драгоценности, тряпки - это было неинтересно. Возможно, она была красива в этой одежде, возможно нет. Она положилась на его вкус, и сейчас, ловя его взгляды в отражении многочисленных зеркал, понимала, что он знал, что делает.

Себя в зеркалах она не видела.

- Почему?

- Отражения? - отодвинув для нее стул, он сел только после того как она устроилась удобнее. И дождавшись кивка, ответил: - это зеркала мертвых. Живые в них не отражаются, точно так же, как мы никогда не отражаемся в зеркалах живых.

- Потому что вы не принадлежите его миру?

- Верно. Что ты будешь? Есть рыба, мясо и даже плебейская пицца.

Она засмеялась, гордо вскидывая голову.

- Я буду ту самую плебейскую пиццу.

- С пивом, как ее употребляют почти все люди с дурным вкусом?

- С кофе.

- Это не еда, - сурово возразил он, только в глазах прыгали лукавые искорки.

- Хорошо, тогда я буду рыбу. А потом кофе с пиццей.

- Это подойдет. Какую хочешь послушать музыку?

- Этюд. В багровых тонах.

- Это что-то из современного?

- Не совсем, - на ее губах была странная полуулыбка-полуусмешка. - Это аранжировка классики, этюдов темных, гнетущих.

- Тебе нравится классика?

- Я не похожу на такого человека? - засмеялась она.

Он задумался, вспоминая первую встречу и свое ощущение от той загнанной, измученной молодой женщины, курящей ментоловую сигарету.

На ней были дешевые сапоги и болоньевая куртка. Аккуратная белая блузка и черные джинсы. Обломанные ногти давно просили маникюра. Обветренные губы красивой формы она искусала, и ментоловые сигареты, которые свели его с ума.

- Нет.

- Ничего не поделаешь. Классикой я действительно не увлекаюсь.

- Чем ты увлекаешься? - спросил он негромко.

Теперь пришла ее очередь задумываться.

- Музыкой, - неуверенно сказала она.

- Это ты отвечаешь или меня спрашиваешь?

- Ты издеваешься.

- Да. Нет. Я еще не решил.

Она засмеялась.

Отвернувшись к стене, он вытащил пульт, странный, она такого никогда не видела. Набрал какую-то комбинацию, она безотрывно следила за его пальцами.

А следом в комнате зазвучала скрипка. Да, ее любимый этюд...

До конца ужина они не сказали друг другу ни слова.

А потом он взяв за тонкое запястье, перетянул ее к себе на колени. Она, чуть откинув голову, позволила его пальцам скользить по тонкой коже шеи, обводить ключицы и скользить по губам. Это не вызывало никакого трепета в ее душе.

Зато вид его тонких клыков - да. Это заставляло кровь быстрее бежать по венам, а сердце стучать в предвкушении.

Он же, сделав для себя какой-то вывод, наклонился к ее коже, касаясь холодными губами. Сердце на миг остановилось.

- Скажи, - спросила она негромко.

- Да?

- Какой сегодня день недели?

- Пару часов назад наступила среда, - буднично сообщил он и погрузил клыки в ее шею.

Остро!

Она задохнулась воздухом, мгновенно раскалившимся до температуры кипения воды.

Слишком остро.

Кровь в жилах словно покрылась хрусталиками льда, и каждый неожиданно захотел вырваться на свободу. Тело остыло, отдаваясь во власть этого льда!

Жар и холод слились воедино, ощущений стало слишком много, и в душу приливной волной хлынул страх.

И тогда она потеряла сознание.

Но на границе между сном и бодрствованием она еще слышала его довольный смех. Еще слышала его неспешный напевный шепот:

- Ты моя. Моя игрушка, моя пленница, моя добыча…

 

 

А потом дни потекли неспешной вереницей.

Он учил ее чему-то новому, заставляя забывать старое.

Они разговаривали ни о чем и об очень важных вещах.

Постепенно из ее памяти стиралось человеческое прошлое, в душе оставался только этюд в багровых тонах.

Что-то важное для нее, что-то, что не давало ей окончательно раствориться в этой новой жизни, покрытой багровым цветом.

Однажды, сидя у него на коленях, она спросила:

- Почему именно я?

- Потому что тебя никто не ждет.

- И все?

- Нет. Еще потому, что когда я к тебе подошел, я понял, что твое сердце – не бьется.

- Разве это важно?

- Очень. Твое сердце бьется жарко, остро, отчаянно, но только когда я с тебя питаюсь. Ты не впускаешь меня в свое сердце, открыты твои глаза, твоя кровь принадлежит лишь мне. Но не сердце.

- А если бы? - спросила она.

- Кровь человека, влюбленного в вампира, слаще всех на свете. Наш народ просто не может остановиться в этом случае.

- Значит, я живу, пока не люблю тебя?

- Да, - не стал скрывать он. - Только так.

Она по-прежнему его не любила. Но тот разговор словно сдвинул что-то в ее душе. Открыл шоры или засовы, распахивая дверь для чего-то еще.

А как это? Любить вампира? Как это?

Он же вампир, правда? И после ее смерти он заберет душу. Но как это будет, если его любить?

Это будет ад? Она умрет в его руках в адских мучениях? Или она познает рай?

Она будет цепляться за край жизни, за ее призрак до самого конца или снова пустит все плыть по течению?

И все-таки чего она действительно хочет?!

 

 

Четверг.

Это был четверг. Она знала это точно.

Это был единственный день недели, когда он не приходил домой.

Она уже знала о нем многое. И это место, в котором она должна была стать лишь пленницей - стало ее домом. Глупо? Возможно. Наивно? Тоже может быть.

Но это был факт, который она впустила в свое сердце, в отличие от вампира.

Она узнавала о нем миллион мелочей, но не знала его имени.

Знала любимый цвет его рубашки, но не знала работает ли он где-то.

Знала, что он любит кофе с корицей и щепоткой мускатного ореха, но не имела ни малейшего понятия о том, что было в его прошлом.

Ее жизнь составляли его повседневные мелочи.

Так, по четвергам, она знала совершенно точно, он играл в покер с друзьями, потом гулял по улицам и возвращался домой, уже выпив чьей-то крови.

А она – наоборот, по четвергам не могла ничего съесть. Она бродила по своей комнате, не покидая ее границ, хотя давно уже все двери были для нее открыты. Она качала в руках бокал с гранатовым соком, вытаскивала по ягодинке из вазы виноград или вишни, грызла кусочки горького шоколада, но не ела ничего более существенного.

В какой-то момент это превратилось в игру.

Вампиру не составило труда выяснить, что она любит, и по четвергам, на одинокий ужин, на столе ее ждали ее самые любимые блюда.

Обязательно с приятным десертом, немного алкоголя и очень много фруктов. Но все было напрасно. Изысканные блюда, или простые, но вкусные, прихотливо украшенные - оставались стыть на столе в столовой, куда она не спускалась.

Он собирался подловить ее на «слабо», не получилось. Он выдумал самое безумное, что пришло ему в голову – она вышла на балкон в белоснежной хламиде и виртуозно изобразила из себя привидение.

Он пошел дальше, заманив ее в сладкие сети флирта. Они играли в настольную игру для двоих «Клубничка», и в результате она выиграла со счетом шесть-три.

После этого в их отношениях что-то еще немного изменилось.

Трудноуловимое.

Она по-прежнему его не любила, и ее сердце принадлежало только ей одной.

Он по-прежнему был далек и холоден. И они оставались друг для друга «вампир» и «человек», но лед между их душами тронулся.

И при этом...

Она не знала, как это сформулировать в словах, это было что-то сродни пугающей необходимости, нужды в нем до крика, до сорванного горла, до разодранных кончиков пальцев.

Он стал большим для нее, чем просто зависимость. Это нельзя было назвать наркотиком, у нее никогда не было ломки. Но что-то было, между ними двоими, что-то что трудно описать словами, но что выражалось в мельчайших жестах.

Белые манжеты его любимой рубашки пачкались в ее крови, когда он был неосторожен. Это бывало редко, но даже рубашка теряла свою белизну перед белизной ее кожи.

Это просто еда для него - но для нее он зажигал свечи, и рассыпал на шелковых простынях лепестки алых, как кровь роз.

Это его галстук был на ее на глазах, когда он вновь и вновь развлекал ее сюрпризами.

Это черный шоколад он прятал под подушкой, ее любимый, особой марки, которую нельзя купить в первом попавшемся ларьке. Впрочем, кто знает, какие магазины у вампиров?

Он не дарил ей драгоценности, не дарил ей живые цветы или мягкие игрушки. Это все тлен и пустота. Он дарил ей музыку. То немногое, без чего она не могла обойтись, что ей необходимо было физически.

Он дарил ей то, что она любила больше всего на свете, то что заставляло ее сердце обливаться кровью, то что заставляло ее то горько плакать, то задорно смеяться.

Она снова стала танцевать - и это его заслуга.

Она научилась готовить, это было не так уж вкусно, как первоклассные блюда его шеф-повара, но он снимал пробу и хвалил ее.

А еще... он просто вампир, и каждый его приход заставлял ее кричать от боли и сходить с ума от наслаждения. Потому что укус, каждый новый, каждый последующий – это наркотик счастья, совмещенный с ломкой мгновенной боли.

Это то, от чего невозможно отказаться, да и нет такого желания.

 

 

Пятница.

Она не спала, металась на белых простынях, и не могла сомкнуть глаз ни днем, ни ночью. Он не вернулся домой, просто не пришел, и, наверное, это закономерно.

Она не пленница, не заключенная. Все двери были открыты, и шеф-повар принес еду ей наверх лично, когда она отказалась сначала от завтрака, потом от обеда.

Ужин он буквально заставил ее съесть. Уговаривая как маленькую: «Ложечку за господина, ложечку за хорошую погоду, ложечку за великих композиторов».

А ей ничего не хотелось! Ни еды, ни воды, ни сладостей. Ей хотелось только, чтобы он вернулся. Чтобы он просто был рядом. Ей хотелось услышать его голос. Ей хотелось, чтобы он снова остановился в дверях, опираясь на косяк и засмеялся.

Больше всего на свете, больше свободы, больше счастья - ей хотелось его! Всего, целиком.

Но она уверяла себя, что это по-прежнему не любовь, и оставалась на одном месте.

В эту ночь он также не вернулся домой.

 

 

Суббота.

Надо спать. Она всю ночь проходила в своей комнате, как тигрица. Слева направо, справа налево. От одной стены до другой, потом обратно. Наискосок, огибая кровать и все равно спотыкаясь о ее ножку.

И только перед рассветом, остро ощущая время, она опустилась на ковер, закрыв лицо руками. Страх вползал в ее жилы медленно, вкрадчиво. Росчерком невидимого пера записывая себя в ее жизнь, алой лентой сплетая ее вены.

Страх намекал, что вампир больше никогда не вернется, а она так и останется в этой комнате одна. Запертая наедине с собой.

Страх не спешил, страх был настойчив, словно самый лучший любовник он знал, какие струны надо дернуть, чтобы получить результат.

Страх не был напорист, и она сдавалась перед ним, опускаясь на дно личного ада.

И больше не было слов и причин что-то делать, но она делала, потому что он так велел, он так хотел!

И еду она ела послушно, механически, как кукла, потому что так надо было. И умывалась. И ходила в душ. И переодевалась.

А потом снова скручивалась в центре пушистого ковра, закрывала глаза, и над всем этим звучало танго Шнитке в сумасшедшем доме.

 

 

Воскресенье.

Пустота. Там, в душе, где было сердце, которое каменное, которое только ее!

А он снова не пришел домой, и страх сменился апатией. Потому что нет смысла. Нет нужды ни в нем, ни в чем-то еще.

Был только кошмар, который охватывал ее всякий раз, как только она в бессилии закрывала глаза – она боялась увидеть его мертвым. И безотчетно ей завладел еще один страх – больше никогда его не встретить, не услышать его голос, не поймать его взгляд, не ощутить его прикосновение.

И все же до сих пор она была твердо уверена, что его не полюбила.

Не полюбила. Никого. Никак. И уж точно не его!

И сердце, что застыло каменным осколком в ее груди, до сих пор целое, до сих пор ее, никому не отдано, никому не принадлежит.

Так было, так будет, так заведено.

 

 

Понедельник.

Прошел как в тумане.

Кажется, она что-то ела.

Кажется, что-то звучало из колонок. Возможно, это плакала скрипка в руках Ванессы Мэй, или где-то за стенами стучал дождь и плакала гроза.

Кажется, плакала она сама, пока стояла под упругими струями душа.

Да. Нет. Она не помнила.

 

 

Вторник.

Ласковая рука. Холодная. С чуть коротковатыми пальцами. С такими пальцами никогда не стать музыкантом, но он, по его словам, никогда и не собирался.

Открыть глаза очень сложно, да, наверное, и не надо.

Она неуверенным котенком потянулась за этим прикосновением и замерла, услышав его смех.

Над головой разверзлась бездна, над ее шеей завис дамоклов меч, и она вся сжалась, понимая, что сейчас может услышать свой приговор.

Но все же он сказал совсем не то, чего она безумно боялась услышать.

Вместо «ты меня любишь», он сказал совсем другое: «Я боялся найти тебя здесь, умирающую от любви, но у тебя воистину каменное сердце. Теперь будет даже интереснее».

На этот раз его поцелуй ранил как укус. А укус разогнал застоявшуюся кровь, оставив тепло в душе.

Она распахнула глаза, глядя на него - побледневшего, уставшего сверх меры, довольного, насмешливого и отпустила все тормоза.

Он не успел даже отреагировать, как она потянула его к себе на кровать, уронила на покрывало, устроившись сверху и начала исступлено целовать.

Лицо. Шею. Плечи. Грудь. Она стянула с него рубашку, чтобы дотянуться до этого холодного тела. Чтобы не отпускать. Чтобы прижаться как можно крепче.

В ее поцелуях не было любви, страсти, похоти. Была только зависимость. Ближе, ближе, ближе! Было только желание власти и слабая надежда на принадлежность. Ему.

А вампир тихо смеялся.

- Да, именно так.

И все тонуло в горячечных волнах наслаждения, смешанного с болью и чужой тоской.

И звучал в комнате, отражаясь эхом от стен, Marriage D'Amor Шопена, Весенний вальс, мелодия любви, как насмешка, как надежда, как проклятье...

 

 

Среда.

Она опять в бальном платье, на этот раз не прошлого века, что-то из современного, не свадебное, скорее просто что-то из коллекции модного кутюрье. Когда она увидела его на себе, не выдержала, сорвалась на смех. Она похожа на русалку.

Верх платья, то как оно приталено на бедрах – все напоминает об этом. Ткань шелестела, блестела, переливалась мелкими чешуйками и переходила от яркого алого до бронзово-оранжевого цвета. Ниже бедра пышная юбка мелкими складками составляла не то купол, не то широкий «хвост» русалки.

Ей нравится, но она не видела своего отражения в зеркале целиком.

На ней снова драгоценности. Драгоценные рубины, в сочетании не то с опалами, не то с гранатами. Она не хотела даже всматриваться. Вся это драгоценная мишура была ей не интересна. Она смотрела и никак не могла отвести взгляд от него одного.

Вампир прекрасен. Восхитителен, великолепен. Она готова была петь ему серенады, но вряд ли ему это интересно. И возможно это все ради чего-то было сделано, задумано, но ее интересуют только кипельно-белые кружева его рубашки. Алый камзол и черные брюки. Черные мягкие сапоги.

Ей хотелось, безумно хотелось, подойти ближе, расстегнуть мелкие пуговички, чтобы посмотреть, остались ли вчерашние следы... Но она не решилась, поэтому так и оставалась стоять чуть в стороне, глядя на мужчину сквозь зеркальное отражение и не в силах согнать с лица глупую улыбку.

Влюблена? Нет, безусловно, нет.

Но сердце стучало чуть-чуть чаще, в предчувствии того момента, когда его длинные белые клыки вонзятся в ее плечо. Не зависимость, одержимость.

Самое верное слово, характеризующее ее состояние. Единственно верное. Она одержима им. Вампиром.

Впрочем, он же говорил, что получит ее тело, получит ее душу. И только сердце ему не надо.

Зачем оно ему? Глупое сердце. Так что не стучи сердце для него и во имя его, стучи, разгоняя кровь по жилам, только когда клыки погружаются в кожу, заставляя ее чувствовать себя живой до последней капли этой алой драгоценной влаги.

Словно уловив ее взгляд, он повернулся, глядя на нее с улыбкой. Ох, уж, эта улыбка. Она редкий гость на его лице. И ей снова захотелось чего-то безумного. Захотелось подойти к нему ближе, захотелось коснуться губами уголка этой замечательной улыбки, но она удержала себя на месте, хотя и послушно подошла ближе, принимая протянутую руку.

А потом были свечи. Был стол, накрытый белоснежной скатертью. Были бокалы с вином и изысканный ужин, из которого она не помнила даже одного блюда.

Был душистый чай, варенье из роз, был его смех, и было танго. Завораживающее танго El tango de Roxanne, страстное, звучащее вспышками молнии по ее телу, сливающее с обжигающими прикосновениями не вампира сейчас - мужчины.

И было все забыто, оставлено за порогом комнаты. Только танго, только он и она. Два тела, сплетенные в едином объятии, и кровь.

Кровь на белом покрывале, кровь на белой рубашке, на белых манжетах и белоснежной коже...

Кровь на белом ковре и раскатывающаяся алым цунами кровь в ее душе.

И сопротивляться мыслям о том, что это любовь, всего на миг, но стало сложнее...

 

 

Четверг.

Это был сюрприз. Но он никуда не ушел.

В огромной комнате, которую вампир охарактеризовал как «бальная», появился огромный черный рояль. Чудовищный. В том смысле, что он не был похож на те человеческие экземпляры, что она не раз видела на своей прошлой работе.

Этот был... впечатляющим, пугающим и настоящим.

Массивные лапы, морда горгульи, удерживающая крышку рояля в клыках, крылья вместо крышки.

Когда вампир поднял крышку, ей казалось, что сейчас она увидит не клавиши – клыки – белые, черные, пугающие.

Но клавиши были как клавиши, продолговатые, черные и белоснежные.

Она скользила пальцами по ним, наслаждаясь их чудесным звучанием, жмурилась как кошка и смеялась. А он сидел на краю стола и любовался ей.

Изгибом ее плеч, гордым подъемом головы. Тем, как она закусывала уголок губы, в поисках того перебора, который ей хочется услышать. Он любовался узкой стопой, которую она положила на педали.

Ее руки лишь едва-едва выглядывали из широких рукавов белоснежного платья, заставляя его снова желать отодвинуть эту мягкую ткань и оставить на ней россыпи кровавых цветов - укусов.

Но он сдерживался. Всего лишь человек. Хрупкий цветок, который очень легко сломать, а ее кровь с каждым днем, с каждым мгновением становилась все чище, все слаще, все нежнее. Это не была еще «любовь», но до этого оставалось лишь несколько шагов. И только от него зависело стоит ли подтолкнуть ее к этому или стоит дать небольшой перерыв, и только потом столкнуть в бездну, когда ее душа станет навсегда его, а ее кровь будет лишь небольшим бонусом к той силе, что она ему вырастет из цветка своей «нелюбви».

Он тихо засмеялся.

И словно отвечая на незаданный вопрос, молодая женщина положила руки на клавиши, улыбнулась и заиграла.

Тихая музыка наполнила комнату нежными переливами, музыка звучала словно вода на перекатах, стремящаяся от истока куда-то далеко-далеко. Музыка напоминала о цветах после дождя, вначале опустивших свои венчики к земле, прибитых неуклонным потоком, а потом выпрямившихся к солнцу вопреки всему.

И впервые, глядя на человеческую женщину, он подумал о том, не слишком ли много потерял его народ в погоне за бессмертием?

 

 

Пятница.

Он опять исчез. На вчерашний день, на вчерашнюю ночь.

Она сидела на ковре в своей комнате, грызла черную шоколадку и смотрела на огромный паззл, который лежал перед ней там, где начинался карамельный оттенок паркета.

Покупая паззл, вампир был удивительно логичен - он купил ей сцену из фильма про Дракулу. Выбрал, как издеваясь, тот самый момент, где граф держит на руках девушку, хорошо хоть не приникая к ее шее клыкастым поцелуем.

Укус вампира, это, кстати, поцелуй на их манер. Боль и наслаждение обмена крови - единственная эмоция, которые могут ощущать вампиры при встрече друг с другом.

На ее взгляд глупо и смешно, но она удержала это мнение при себе.

Почему-то ей сейчас хотелось смеяться. Почему-то складывая эти мелкие кусочки (1000 штук!), она то и дело срывалось на смешок.

И казалось, что за спиной крылья. Не такие, как у ее вампира - тяжелые, плотные, кожистые, а совершенно легкие, искристые и пузырящиеся, как шампанское.

В ее крови эритроциты совершали революцию, сердце билось как сумасшедшее, подкидывая патриотические призывы.

Она, откинувшись на пол и забросив паззл, задорно смеялась.

Кажется, она все-таки ненормальная.

Кажется, она только что назначила себе финишную прямую до смерти, потому что его нет, потому что он не возвращается домой, а она в него все-таки влюбилась.

Но ей совсем не страшно.

Она смеется, ее тело удивительно легкое, а не вокруг - в ее теле, в ее душе, в ее сердце звучит Революционный этюд Шопена...

 

 

Суббота.

Он смотрел на нее украдкой. Смотреть на нее прямо почему-то было больно. Но его устраивало и такое подглядывание. Она снова за роялем, ее руки снова скользили по клавишам. На лице счастливая улыбка и она буквально сияет.

В его душе все собралось в единый ком. И он отчетливо ощущает себя хищником, выжидающим удобного момента, чтобы напасть на жертву.

Но он терпелив.

И хотя его молчаливое терпение - это просто ожидание перед сбором урожая, он нервно облизывает клыки и дает себе обещание, что этот сосуд с драгоценнейшей кровью он вскроет не раньше чем через неделю.

В идеале вообще приберечь надо бы ее, найти новую кормушку, но он тянет время, не желая оскорблять эту молодую женщину своей изменой. Хотя кому какое дело?

Он даже встает, чтобы прямо сейчас выйти на улицу, но снова садится и снова смотрит на нее. Как вдохновленно она скользит пальцами по клавишам, как звучит рояль, отзываясь на каждое ее прикосновение.

И звучит, звучит, отмеряя последние дни ее жизни, Этюд в багровых тонах.

 

 

Воскресенье.

Она не спала. Она лежала на кровати, глядя в потолок. В теле царила слабость.

Она уговаривала себя, что заболела, но не делала ничего, чтобы это проверить.

Наверное, где-то в доме есть градусник. Возможно, есть и таблетки. Или надо было просто бы сказать вампиру, чтобы он вызвал врача.

Хотя, что это она, от этой болезни никто не лечит. Она влюблена.

Сердце то колотилось отчаянно, то затихало, замирало, прячась под ребрами.

Кровь больше не бурлила. Не спешила разбегаться по венам. Кончики пальцев мерзли. Ей хотелось плакать, впервые за последние... сколько дней?

Сколько она вообще здесь заперта уже? Не день, не два. Не неделю и даже не месяц. Все слилось в единый калейдоскоп. У нее нет календаря, нет часов, нет ничего, что помогает людям отмерять время, и она даже не знала, сколько прошло дней счастья и сколько дней ей осталось.

Она лежала на кровати, не желая подниматься.

И даже когда край прогнулся, она не подняла головы, хотя и знала, что он рядом, совсем близко. Она чувствовала горьковатый запах его одеколона, и землянику.

- Хочу курить, - ее резкие слова разорвали тишину в комнате.

Он тихо засмеялся у нее над ухом, а у нее в теле от этого на мириады сверкающих, болезненных осколков разлетелись миллионы ледяных роз.

Больно и сладко до одури.

- Одна сигарета - один укус, согласна? – предложил он.

Первое, что пришло ей в голову, что она хочет отказаться.

Что вообще, ей хочется вернуться в свою никчемную жизнь и никогда не знать этого мужчину, этого вампира.

Быть живой - это мука, это каторга.

Ожившее сердце колотилось об ребра.

Ей не хотелось больше страсти или боли, ей хотелось тепла и немного заботы.

Но она не могла на него даже взглянуть, не могла посмотреть в янтарные глаза хищника. И спрятав взгляд под ресницами, она затихнув потянулась к нему. Осторожно прижалась щекой к плечу и расслабилась, умоляя непонятно кого о том, чтобы чудесное мгновение продлилось на чуть-чуть, еще на самую малость!

Внутри метроном отсчитывал беспощадно мгновения.

Раз. Два.

Его рука легла на ее спину, словно он решил закрыть, огородить ее от чего.

Раз. Два.

Его пальцы гладят по черным завиткам ее волос.

Раз. Два.

Объятие мягкое, такое ... легкое. И ей почему-то показалось, что в этих руках она могла бы стать ангелом.

Его губы, когда он ласково коснулся ее виска, мягкие и холодные.

Он рядом. Касается ее тела.

Но между ними, она понимает это мгновенно, пропасть размером в ее смерть.

Больше не будет поцелуев.

Больше не будет сладкого наваждения и острой боли его укусов.

Будет лишь это холодное присутствие, пустота в ее душе и... что в его? Что?!

 

 

Понедельник.

Он сидел на лестнице, глядя на нее сверху вниз.

Она - на большом полу гостиной играла с солнечными зайчиками.

Ему и смешно, и за нее страшно.

Чуть в стороне пепельница и пачка с сигаретами. Он установил новые правила и теперь лишь ждет ее решения. Выжидает, затаившись.

Ему некуда было спешить, он может подождать, обойтись немного на крови случайных встречных или даже без крови совсем. Ему хватало эманаций ее души. В ней так много жизни. Она била из нее фонтаном, не оставляя ничего ей самой.

Она вся навзрыд, в надрыв и нараспашку.

Слезы - только тихие, беззвучные, когда хрупкие плечи содрогаются, а в своем белом платье она выглядит мексиканским плачущим привидением - Ла Йороной. Она об этом не знает, а ему нравится. Ла Йорона ему нравилась еще когда была живой. И за последние пятьсот лет с лишним его вкус не изменился, и он так и остался падким до брюнеток.

Она смеется и словно солнечный луч освещает все вокруг.

Тоскует, и, кажется, что мир вокруг нее темнеет, теряя краски.

Она живая, настоящая, в ее жилах течет алая кровь.

И очень скоро все это богатство станет его.

До самого конца, до самой капельки.

Это буйство эмоций, эти яркие краски. Она не знает, но на несколько дней после того как вампир иссушит истинно влюбленного в него человека, он получит дыхание человеческой жизни.

Он прислонился к перилам лестницы щекой, глядя на нее, и впервые пожалел о том, что не художник и даже не фотограф.

Он бы не отказался, чтобы она осталась с ним навсегда, запечатленная в камень, холст или фотобумагу.

Она - прекрасна, восхитительна и принадлежит ему.

И да, ему это нравилось, как и она сама – с первого взгляда, с первого вдоха, с первого слова.

Душа вампира урчала от предвкушаемого пиршества. Душа человеческого мужчины, ее ядро - остаток, формирующий его личность, отчаянно плакала, колотясь в клетку из линий крови, но вампиру было плевать.

Вампир хотел лишь свою жертву, алкал ее крови и готовился очень скоро ее получить.

 

 

Вторник.

Ему нравилось, что она, не переставая сопротивляться своей любви, все время была рядом с ним. Все время пыталась играть не то на своих нервах, не то на его.

Она вся была мягкая, настоящая, но в то же время играла по его правилам.

И были пышные платья и драгоценности. Шелка, бархат и столовое серебро. Хрусталь и свечи в высоких коллекционных подсвечниках. Не было откровенности, не было слов, не было прошлого. Оно оставалось там же, где и будущее. Где-то там, за стенами его дома, его особняка и убежища. Все это было лишним, не нужным ни ему, ни ей.

В этом доме не было времени, не было хода часов, не было неизбежного ощущения конца. Только растянутое до бесконечности настоящее, только тянущееся «здесь» и «сейчас».

Она сопротивлялась, и это ему нравилось еще больше.

Он ощущал ее любовь, как другие ощущают запах раскрывшихся цветочных бутонов.

Она и была таким бутоном.

Он выбрал ее, посадил семечко, окружил его заботой, теплом, предоставил тепличные условия. И вот дивный цветок распускался.

А она сопротивлялась. Всему – своей природе, окружающему буйству красок, любви в своей душе. Сопротивлялась изо всех сил, не давая себе поблажек.

Вампир смеялся. Восхищался и любовался.

А она...

Должна бы и сдаться была, но она еще барахталась, даже не догадываясь, что так повышает свою цену.

Давно уже пора было ей и признаться, но она молчала.

И когда он утром уходит в свою комнату, он касается поцелуем не ее губ, терзая ее, вынуждая принимать решение быстрее, он касается поцелуем ее нежного запястья, чуть скользнув клыками, оставляя царапину. Ставя метку и отрезая дорогу назад.

Он признал за ней право быть сильной. Он признал за ней право остаться живой.

И если она выдержит до пятницы - он отпустит ее. На свободу.

Вопреки всему, вопреки жизни и устоям вампиров.

Вопреки тому, что он сам алчет ее крови.

Она этого достойна.

Но уйти с честью, не значит не вернуться.

Сон шагнул в особняке. А он сам – обратно в ее спальню.

Спустя полчаса, сидя на краю ее кровати, он смотрел, как выравнивается ее дыхание, как липнут влажные завитки к нежной коже.

Как она тихо спала.

А в комнате звучали тихие переливы «Капель дождя» Шопена...

 

 

Среда.

Он опять смотрел на нее сверху. Опираясь на балюстраду балкона второго этажа, он видел ее в бальной зале. Он слышал музыку, что-то задорное, немного бравурное, но совсем не классическое.

Видимо, у нее не получалось, потому что она то и дело сбивалась и начинала заново.

Упорная и такая смешная!

Так близко и так далеко. И не приблизиться, потому что спугнуть страшно, и не оттолкнуть, потому что уже поздно.

Игра близилась к концу. Он читал это по ее быстрым взглядам, когда она нервно смотрела на пепельницу и сигарету. Он видел это по ее нервным жестам, когда она забывая об ужине, отставляла в сторону тарелку, откладывала столовые приборы и смотрела на него.

Не тускнеющий свет.

Глупая.

Человек.

От нее по-прежнему пахло ментолом, хоть она и не курила.

А он смотрел на нее сегодня и почему-то не мог насмотреться.

Вампирская составляющая его сущности притихла, давая свободу человеку - мужчине, которому нравилось то, что он видел.

Сколько они знакомы?

Месяц? Два? Три?

Три месяца.

Они познакомились три месяца назад.

Для кого-то это очень малый срок. Для вампира - огромный. Она должна была сдаться раньше.

Вампирский яд должен был уже очень давно ее убить, уничтожить. Растоптать ее душу, ее сущность, ее саму.

В ее крови уже давным-давно была частица его самого, частица вампира. Это было сравнимо с фантомной болью. Когда у человека ампутировали часть, ее давно нет - а там что-то болит.

Точно так же было с вампирским ядом, у человека ничего не болело, но его тянуло, волокло как на аркане к хозяину яда, чтобы стать ближе, чтобы разделить этот яд, чтобы вернуть свою кровь.

Тихо поднявшись, он отвернулся от бальной залы и двинулся на улицу.

Нет. Они еще играют. У нее еще есть шанс.

И сегодня он не вернется домой.

И не скажет ни слова, что сегодня у них юбилей. Потому что это глупо, потому что это она достойна чего-то большего, потому что...

Почему?

 

 

Четверг.

Он снова играет в покер, с друзьями.

А она сидит на лестнице, босиком.

Хватит. Хватит этой лжи себе и окружающим.

Это не ее вещи, не ее жизнь, не ее окружение.

Она никогда не была тепличным избалованным цветком. у нее всегда на всё было свое мнение.

Она не лезла за словом в карман, не пряталась от боли.

Она жила. Царствовала в чужих сердцах, особенно в одном, самом любимом, рядом с которыми сама отогревалась. И здесь и сейчас, в этом доме, она предавала того, кого любила. Предавала память о нем и мысли, свою боль и свои страдания.

Они познакомились в аукционном доме.

Он - директор выставочного зала, она - банальная оценщица. Ничего особенного, ничего интересного и мало-мальски волнующего.

Вначале это была просто работа. Она умная и схватывала всё на лету, а еще не лезла к нему в штаны и терпеть не могла его «шикарную скоростную тачку». Он не лез к ней взглядом под юбку, всегда давал исключительные задания, и ее это устраивало.

Они год работали вместе, ни о чем не думая. Еще год прятали друг от друга красноречивые взгляды. Потом на корпоративе перепили лишнего и проснулись в одной кровати.

Глупо? Никто и не спорит.

Они убеждали друг друга, что это просто секс. Банальное влечение тел, химия, которая кидала их снова и снова в объятия.

Потом были встречи по ночам. Долгие звонки.

Встречи по утрам.

Поцелуи украдкой в подсобке.

И мерзкое тошнотворное ощущение «Мало тебя».

Их любовь не была воплощением классических этюдов. Это была попса. Дешевый мотивчик, простенькие слова, только заедающие, въедливые, только раздирающие изнутри.

Мало!

Мало!

Мало тебя...

И столкновения рук, переплетения пальцев.

И сорванное дыхание, и отчаянные стоны.

И припухшие от поцелуев губы, и алые метки на теле.

Было все. И вместе с тем ничего.

Кто она? Что она? Для чего все это?

Это просто было, связывало, не требовало объяснений.

Она становилась специалистом все более высокой марки и категории.

Он продвигался выше по карьерной лестнице, пока ему не предложили переехать в Лондон.

Город его мечты...

Любовь его юношества.

Он мчался к ней, чтобы сказать об этом, хотя она умоляла его остаться дома.

Туман, гололедица.

Он хотел сделать ей предложение, а попал в аварию. Водитель машины, в которую он врезался, скончался на месте. Он сам продержался до приезда скорой помощи, а потом умер не приходя в сознание.

Она ревела под дверью морга трое суток.

Ревела на кладбище. И кинулась бы в могилу, если бы ее не удержали.

После этого сердце в ее груди остановилось.

Она уехала из столицы, выбрала небольшой городок и стала часовщиком, потому что ее личное время растянулось и замерло, больше не существуя.

А потом появился вампир. И все... изменилось.

Он дал ей жизнь, а теперь следовало вернуть то, что она взяла взаймы – обратно.

Были отброшены все яркие дорогие тряпки.

Она взяла столовый нож, который был подан ей с ужином, и обкорнала свои черные отросшие волосы. Она надела свои драненькие джинсы и белую блузку. Она едва уловимо подкрасила ресницы. Губы. Сделала вдох глубокий, выщелкнула сигарету из пачки, взяла пепельницу и села вместе с ней на лестницу.

Затяжка... и к потолку поплыл дым.

Взглянув на белое кольцо, молодая женщина улыбнулась и тихо прошептала:

- С возвращением тебя, мое маленькое скучное я. Давно не виделись. И знаешь, я по тебе скучала.

 

 

Пятница.

Он вошел домой в полночь.

Когда на часах, если бы они были здесь, царили нули. Мгновение вечности, закольцованной в единое целое.

Его встретил ментоловый запах. Смеющийся взгляд. И незнакомая чудесная молодая женщина, кровь которой бурлила и его звала.

Он споткнулся, не в силах устоять. Подснежники, первые, чудесные, звонкие, которые он ей купил, выпали на пол.

Тихая зацикленная мелодия Этюда в багровых тонах, довлела над коридором.

В доме не было никого.

Только он сам и эта знакомая незнакомка.

Он хотел было что-то сказать, но слова были бы неуместны.

Нужно было просто идти.

К ней.

К той, что ждала, даже не думая исчезать.

Он не снял пальто, не снял ботинок. Прошел по паркету, не думая, что оставляет кусочки снега и топчет подснежники.

Сейчас его больше всего интересовало - будут ли ее губы такими же, как он запомнил, ментоловыми?

Она смотрела с вызовом, который подходил ей куда больше, чем страх. И все было как тогда, у его губ вкус земляники, у нее - вкус ментола. Они слились вместе, заставляя сожалеть о несбывшемся, заставляя желать невозможного.

Его губы холодны, но заставляют ее тело гореть.

Она цепляется за его руки, за его пальцы. Она держится за боль, которую он причиняет ее сердцу, и не может удержаться, бесконечно падая в ловушку пространства без времени и границ. Там, где нет места людям и вампирам, там, где место только душам... или тем, что от них останется.

Его поцелуи давно уже не тихие и не аккуратные. Он больше не бережет ее. Клыки оставляют отметины на всем теле, заставляя ее кричать... от накатывающего вала эмоций. Все смешалось воедино, и вычленить какую-то одну эмоцию в этом цунами невозможно. Хотя это скорее «наслаждение» чем «боль».

Она уже не ощущает, что кровь сбегает по ее телу.

Она не знает, что вампир жадно слизывает эти дорожки, восхищаясь каждым новым оттенком.

Жизнь ускользает сквозь пальцы, она делится своим дыханием в поцелуях с мужчиной и не может вынырнуть из омута его взгляда.

Хочется что-то спросить, хочется что-то сделать. Отказаться? Сбежать? Быть ближе?

Она разрывается в своих эмоциях. Тонет в них.

Теряет свою жизнь.

А потом вампир разрывает объятия.

Смотрит на нее с грацией насытившегося хищника.

В его руках почти труп.

Больше нет красоты черт лица, больше нет жизни в этом теле.

Есть только взгляд.

Обескровленные губы шевельнулись, когда она тихо спросила:

- Какой сегодня день?

Он мог бы сказать правду. Но почему-то, глядя на то, как стекленеют ее глаза, он наклонился к ее уху и шепнул:

- Среда. Сегодня ровно три месяца, как мы с тобой познакомились.

Взгляд молодой женщины посветлел. Она не улыбнулась, на это больше не было сил. Просто ресницы дрогнули и опустились.

Сердце, и без того стучащее редко-редко, стукнуло еще раз и затихло.

И наклоняясь к белым губам с синеватым оттенком, чтобы поймать последнее дыхание, вампир невольно подумал, что она отдала себя всю: и кровь, и душу, и сердце. Он забрал кровь, он принял сердце, а душу забрать так и не смог.

Этюд в багровых тонах над его головой взвился торжественными нотами и оборвался, когда во всем доме погасло электричество.

В громоотвод на крыше ударила одна молния, вторая, третья.

А потом его собственное сердце стукнуло пару раз и забилось.

 

***

 

Это был понедельник.

Тяжелый день.

Хотя это был еще и интересный день, с увлекательными задачами и замечательными людьми. Во всем есть свои хорошие стороны, надо только хорошо присмотреться. Она умела делать это как никто другой. Любила целый мир, и он платил ей взаимностью.

А сейчас молодая рыжеволосая девушка стояла на остановке, приплясывая на месте.

Весна выдалась хоть и ранняя, зато холодная. А она как назло сегодня была очень легко одета. Машина из таксопарка задерживалась, хотелось курить, но... Она забыла дома зажигалку.

- Девушка? - тихий голос донесся откуда из спины.

И она повернулась. Единым движением, ярким всполохом света, удивленная голосом. Разве здесь кто-то был, когда она подошла?

Может и был. Потому что сейчас в тени остановки кто-то стоял. Высокий, но очень худой. В темно-сером пальто. Замершие пальцы дернулись вперед. Девушке почему-то показалось, что если дотронуться до этого пальто, то оно обязательно будет теплым и очень-очень мягким! А еще можно попросить погреть или самовольно прижаться и погреться!

Поймав себя на такой глупой мысли, она беззаботно рассмеялась.

- Я могу вам чем-то помочь?

- Который час?

- Почти десять минут двенадцатого! Скажите, а у вас зажигалки не найдется?

- Есть, - согласился мужчина.

- Угостите огоньком, пожалуйста.

В тени остановки мелькнул отсвет от дорогой зажигалки. Она торопливо поднесла сигарету и затянулась.

Ментол с земляникой обжег горло, коснулся дымным поцелуем губ. Она повернулась к собеседнику, но на остановке уже никого не было. Остались только белые кольца выдыхаемого дыма, только запах земляники и ментола...

Прислонившись к стенке остановки, она закрыла глаза.

Почему-то чудилось, что в другой жизни она обязательно нашла свое счастье именно в таком месте. У недолгого счастья был запах земляники, освежающего ментола и привкус соленой крови, ощущение мягкости бархата и меха и холода драгоценностей.

А еще все это сопровождалось звуком... каким-то... обязательно...

Пожав плечами и выбросив все лишнее из головы, она вставила наушники и нажала на play.

Пронзительные слова зазвучали в ее теле, отозвались в ее душе:

- С любимыми не расставайтесь.

- С любимыми не расставайтесь.

- Всей кровью прорастайте в них!

- И каждый раз навек прощайтесь.

- И каждый раз навек прощайтесь.

- Когда уходите на миг...

Запрокинув голову, она взглянула в небо.

Алые губы сложились в тоскливое «о», и сама не зная кому, она шепнула:

- Прощай, мой любимый...

Дорожка в плеере сменилась на любимый этюд в багровых тонах. Девушка уверенно шагнула с бордюра вниз и пошла пешком в сторону ближайшей парковки такси.

Сидя на крыше остановки за ней смотрел вампир. И янтарные глаза хищника, уже выбравшего и отпустившего свою жертву, были полны тоски.

Не расставаться с любимой не получилось.

Да и любимой она не была.

Только почему-то, глядя вслед рыжему всполоху солнца, вампир так и не смог двинуться с места...

08.2013 - 01.2014