Что-то было слышно. Едва-едва. Где-то в отдалении. Но нельзя было ни слов разобрать, ни понять хоть что-то. Любая попытка сосредоточиться на этих голосах приводила к тому, что в голове «взрывалась» сверхновая. Боль раскатывалась по всем нервным окончаниям и снова сворачивалась тугим пульсирующим клубком в районе затылка.

Больно…

И он нырял в это забытьё, как в пропасть. Там тоже было больно, но боль была спасительным покрывалом, укрывающим ото всего остального. От лишней информации, от памяти, от осознания. Боль была спасением от него самого, и он принимал её с распростёртыми объятиями.

В те краткие промежутки времени, когда он приходил в себя, он снова что-то слышал. Тело обманывалось странными ощущениями, которые он никогда ранее не испытывал. А в какой-то момент ему даже показалось, что он в невесомости!

Но мало ли что покажется, когда ты находишься между жизнью и чем-то ещё?

Он не знал того, где он, что он, кто он. Он знал только одно, с того момента, как это случилось, голосов больше не было. Но не было и понимания того, что «это», что случилось с ним? И почему это так кажется не таким важным, как то, что случилось с кем-то ещё?

Порой боль стихала, и ему казалось, что вот-вот он что-то вспомнит.

Он поднимался к поверхности собственного сознания, готовясь прийти в себя.

Но первым ощущением сразу же, как только он осознавал себя проснувшимся, была безумная жажда. Пересохшее горло царапал малейший поток воздуха, всё нутро подводило. И перед глазами навязчивой идеей маячил хрустальный водопад, разбрызгивающий вокруг искристую живительную влагу.

- Пить, - хрипел он, - пожалуйста…

И к нему снисходил ангел. У ангела были мягкие нежные ладошки и тихий-тихий голос. Этот ангел подхватывал его голову и помогал напиться. Воды много не было. Дашко казалось, что он успевал сделать только пару глотков, а ёмкость тут же отбирали, и говорили сверху укоризненно.

- Много нельзя. Надо немного подождать и можно будет выпить ещё.

Но вместо того, чтобы подождать немного, профессор возвращался в своё пограничное состояние между реальностью и бредом. Сознание снова погружалось в тиски несуществующего и застывало там, как скорпион в янтаре.

И с каждым разом перерывы становились всё больше и больше.

Сознание погружалось в глубины, и тихий голос «дядя Рома», отчаянно его зовущий, больше не достигал профессора Дашко.

Яркий холодный свет заливал прямоугольную комнату так, что не было ни одного неосвещённого пространства.

Капсула с медицинским оборудованием, спешно смонтированная у стены, пыталась удержать в своих силках утекающую жизнь профессора.

Роман Андреевич умирал. Не помогло и то, что место, где его держали, просматривалось двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.

Чужих и посторонних в комнате просто не было!

И быть не могло.

Нет, конечно же, оставался джамп. Джамп штука такая, что кто угодно может сотворить что угодно. Но было два исключения. Первое исключение – специальные материалы, препятствующие джампу, а второе – космос.

И если первое ещё кое-как, но обойти было можно (те же русские физики-джамперы неоднократно доказывали, что если иметь на плечах светлую голову и извращённый ум, то очень даже можно), то вот второе – уже не обходилось в принципе.

Не существовало даже формулы для локального прыжка в космосе. А разработки последних трёх десятилетий только усугубляли ситуацию, показывая, что это невозможно. Просто невозможно.

Были умники, кто считал, что можно воспользоваться обычной формулой джампа, и эти умники даже пробовали привести свою теорию в практическую плоскость. В общем, обычно они не успевали даже попрощаться, а одним трупом в космосе становилось больше.

Профессор Дашко и его драгоценная «леди» - были пленниками, за которыми наблюдали неусыпно, но только глазки трёхмерных камер. Деться пленники никуда не могли, вообще никуда. Потому что вокруг был космос.

Возможно, в первый момент, если бы Роман Андреевич открыл глаза, ему бы показалось, что всё вокруг – это мистификация.

Страшная мистификация, но объяснимая.

Первыми, на что падал взгляд любого, кто оказывался в этой комнате, были иллюминаторы. А за толстыми и прозрачными линзами была видна… тёмная давящая масса пустоты.

Космос.

Конечно, мистификация. Кому надо отправлять обычного учёного куда-то в космос, да ещё и похищать его вот так – средь белого дня, да ещё и прихватывать с собой его … дочь. Словно бы собираются любой ценой что-то с него получить?!

Профессор Дашко легко мог бы сказать, что денег у него нет, знание государственных тайн и секретов тоже отсутствуют. И в плане ума любой из его учеников был бы куда ценнее.

А потому – это мог бы быть только розыгрыш. В конце концов, установки, которые позволяли в отдельно взятом помещении регулировать физические величины, были разработаны ещё семьдесят пять лет. Причём не просто только-только придуманы, а запущены в массовое производство. Кем только и для каких целей они не закупались. Военные, спортсмены, продавцы развлечений и многие-многие другие.

Ничего сложного было взять на вооружение такой аппарат и установить его где-то: и, пожалуйста, вот тебе эффект искажённых земных условий. Иллюминаторы – сложная и дорогая матрица для передачи изображений. Именно для того, чтобы передать именно такое изображение. По сути, ничего выдающегося.

Слишком дорого для простого развлечения, но мало ли…

Впрочем, Роман Андреевич не приходил в себя, а Марине всё казалось настоящим.

И комната эта пугающая, она совсем не была похожа на комнату для розыгрышей. Комната была большая, но холодная, подавляющая. И эти серые панели на стенах, отдающие металлическим холодным блеском. И эти маленькие светильники на потолке, светящие холодным светом.

Первое время Марина ещё осматривалась по сторонам, ещё пыталась понять, где дверь, где выход?! Но ни дверей, ни чего-то ещё в комнате не было.

Были иллюминаторы – и у стены перед ними два удобных и глубоких кресла.

У другой стены, и довольно далеко от медицинской капсулы с профессором, была ещё одна зона. Лёгкие и тоже металлические пластинки были убраны в сторону, открывая двухъярусную глубокую нишу. На верху – кровать и развлекательная панель. Внизу – маленький диванчик и небольшое рабочее место.

Там светильники были вмонтированы тёплые.

Именно там Марина проводила время.

Вначале пыталась что-то смотреть, потом тихо плакала. Потом лежала, глядя в никуда. Час за часом. День за днём.

Еда появлялась в комнате каждый раз после того, как она просыпалась или выходила из ванной. Откуда – непонятно.

Она пыталась подкараулить, в первые два, может быть, три дня. Потом ещё с неделю послушно ела то, что оставляли на подносе. А потом перестала есть.

Таяла как свечка, вместе с Роман Андреевичем…

И очень скоро стало понятно, что ещё немного, и хоронить придётся обоих: и профессора Дашко, и его такую трогательно-хрупкую, но поломанную дочь.

***

Рысь медленно расхаживал по собственному кабинету. Тринадцать шагов в одну сторону, тринадцать шагов в другую сторону.

Драная кошка, она же Пантера, которую Рысь с удовольствием бы прибил, но теперь уже точно нельзя было – его правая рука! – сидела на фальшивом подоконнике.

Остальные члены его группировки, малой элитной Кошачьей группы расселись по удобным креслам-мешкам.

Рысь скользил по ним взглядом, задумчивым и тяжёлым. Не каждый мог выдержать этот взгляд. Далеко не каждый. Слишком он был могильным. Даже у матёрых убийц и наёмников поджилки тряслись. У Пантеры не тряслись, потому и выбилась кошка драная в его правые руки. По праву выбилась, по праву. Но это совсем не значило, что его личное мнение о ней хоть в какой-то мере изменилось. Терпеть он её не мог, а она с недавних пор начала себя вести так, будто подобное проведение её забавляет.

Рысь злился, а сделать ничего не мог: ни с этой своей злобой иррациональной, ни с этой девахой ненормальной. Хотя что он, нормальных в его команде не было, и быть не могло. Они были наёмниками.

Когда-то все были идейными, потом старались сохранить свою жизнь и не себя в жизни близких, а хотя бы их самих. Но все надежды пошли прахом, ничего не получилось. Ни у одного.

И близкие были мертвы, и в глазах всего мира – они сами тоже были мертвы, а на деле запачкали в крови руки не по локоть, а по плечи.

Наёмники. Без чести, без совести. То, что у его группы было хоть какое-то подобие Кодекса, было заслугой Рыси и то, что привело всех этих людей именно в его группу. Но чем больше проходило лет, тем меньше от этого Кодекса оставалось.

Когда сегодня утром Рысь поймал себя на мысли, что ему хочется убить девчонку, сидящую в одной камере с профессором Дашко, он осознал, что всё, докатился. Он уже на самом дне, и выбраться наверх, обратно к свету уже не получится. Да и не очень хочется.

И не сказать, что Рысь был таким ярко выраженным злодеем. Совсем нет. Человеческое в нём осталось, вот только где-то очень, очень глубоко.

Если бы кто-то спросил, Рысь бы рассказал, где остались осколки его сердца, где впервые дала трещину душа. Но в его команде было непринято лезть в душу другим, особенно, когда не зовут. Рысь не звал.

- Итак, - обманчиво спокойно заговорил он, - скажите мне, команда. Какие у нас есть положительные результаты? Отрицательные мы потом обговорим отдельно, и, хочется верить, сегодня вы найдёте чем меня порадовать. Пантера?

Гибкая деваха потянулась, неприятно хрустнула суставами и отчиталась:

- Клиент хорошо представляет, где находится. Попыток побега не делал, попыток договориться тоже. Ощущение такое, что он знает об этом месте немного больше, чем мы все вместе взятые. Не дебоширит. Не подрывает устои. Не пытается выделиться.

- Идеал? - ехидно протянул Тигр.

Но Пантера и глазом не моргнула:

- Не то слово. Он уже даже в лаборатории обустраиваться начал! Не ждал никого, не спрашивал. Сам открыл, сам всё расставил, уже даже начал какие-то опыты ставить!

- Даже не выслушав требования? - удивился Рысь.

Пантера кивнула:

- На какой-то момент мне показалось, что он знает о том, что должен сделать, больше чем я.

- Непуганый мудак.

- Настоящий идеал, - захохотали остальные, - прям как одна девочка-мышка, за которой безуспешно охотится наша кошка.

- Не только я, ребятки, - ничуть не впечатлилась Пантера, - и потому она - Идеал. А этот так себе.

Рысь, которому надоели эти перепалки, легонько хлопнул по столу:

- Шать, кошаки драные. Девочка-мышка не та жертва, на которую можно замахнуться не думая.

- Скорее, она та «жертва», которая охотнику очень быстро укажет на место, и охотник уползёт туда подбитой дворнягой, - ухмылка прочертила красивое лицо очаровательного брюнета справа от Рыси, исказив его до неузнаваемости. Каракал ненавидел профессора Борисову и Эммануэль Лонштейн. А ещё он был одним из немногих, кто познакомился с оперативницей в пору её неспокойного отрочества и взросления. Проще говоря, в то время, когда была возможность убить эту «мышку».

- Профессором я займусь сам, - процедил Рысь неохотно. - Пока сделайте самое простое и очевидное - найдите её.

Пантера усмехнулась. Она могла бы сказать: «ну-ну, ищите ветра в поле», но злорадствовать было бы нехорошо, и женщина промолчала. Во избежание разных несуразностей и несчастных случаев на работе.

- Шеф, а как же гость из четвёртой?

- Я поговорю с ним лично. Сегодня же. Как и с девчонкой из четырнадцатой. Мы когда-то, очень давно, были знакомы. Освежу память о себе.

Остальные переглянулись, но никто не посмел задавать вопросы.

Дальнейшее совещание пошло по накатанной. И, по сути, если бы не профессор Борисова, можно было бы кошачью группу назвать идеальной.

Если бы только не было капитана Лонштейн...

... Рысь уходил из кабинета совещаний, мысленно планируя свой дальнейший распорядок.

Мелких дел было много, крупных два: пленник из камеры номер четыре и девушка...

Девушка Рыси была знакома. Мелодраматично было бы заявить, что знакома она ему была ещё в те дни, когда его звали просто Женя, а она была соседской девчонкой с двумя бантиками.

Но все было куда проще.

Они встретились, когда Рысь был на работе.

Появление джампа принесло и хорошее, и плохое. Например, количество похищений снизилось в разы, как и преступлений на сексуальной почве. Попробуй затащить жертву в кусты, если она может исчезнуть в любой момент.

Да, для джампа нужен векторизатор, но это для джампа правильного и направленного. Хаотический ненаправленный джамп был доступен практически любому (особенно, в ситуации, когда в организме человека выделялся адреналин в безумных количествах).

Отсюда вытекала ещё одна особенность преступлений: их теперь совершали или в специальных помещениях, или, куда как чаще, когда жертва не могла воспользоваться спасительным прыжком. Проще говоря, опаивали.

И вот когда жертва уже не могла никуда деться...

Дети вызубривали с детства, как технику безопасности, не брать ничего из рук незнакомых и малознакомых людей.

Рысь и его команду нанял богатый олигарх, потерявший от рук организованной группы вначале свою дочь, потом молодую вторую жену и невероятно любимую племянницу. Видео с тем, как мучили последнюю, прислали по почте.

Олигарх был растоптан морально, вымотан, но тяжелейшие утраты не сломали его. Мужчина нанял команду Рыси, чтобы они нашли и вырезали уродов. Умирать им предстояло, каждому, так же, как умирала племянница заказчика.

Марина была вовлечена в дело.

Вариантов было два: или она следующая жертва, или она наводчица.

Милосердия заказчика хватило только на пожелание убить девочку из милосердия, если она, невинная жертва, попадёт в руки убийц.

Рысь пообещал выполнить.

Пока наружка изучала всё, что можно в окружении Марины и жертв, аналитики провели сложнейшую работу по составлению психологических портретов всех жертв.

И почти сразу же стало понятно - Марина следующая жертва. Её выбрали, чтобы убить.

Нужно было понять, что делать в текущей ситуации. Аналитики давали слишком мало времени, и Рысь пошёл на сближение.

Он мог соблазнить девушку красиво, оставить ей на память чудесные воспоминания о прошедшем лете. Но Рысь был абсолютно не в её вкусе и действовал он с изяществом носорога.

Всё его поведение буквально впечатывало в Марину слова: «не приближайся, не влюбляйся, прочь».

Девушка не понимала, что от неё надо, почему Рысь ведёт себя так. Ей было больно, тяжело. Её, лучшую студентку факультета иностранных языков, буквально ломало рядом со странным заказчиком, заинтересованном в расшифровке текста на одном из старых языков, носителей которого в мире почти не осталось.

Рысь знал, что на расшифровку текста уйдёт не одна неделя. Благодаря тому, что работать девушка должна была на территории его, она была в безопасности.

Но...

Убийцы не находились.

Наружка не фиксировала ничего опасного.

А русский патруль джампа уже вышел на след преступников.

Кошачья группа начала спешить.

Марина отдалялась всё сильнее, семимильными шагами расшифровывая текст. Она старалась как можно реже встречаться с заказчиком и как можно быстрее закончить работу. Рысь позволил ей это, присматривал издалека и потому не справился с задачей. Не впервые он допускал ошибки, но вот так – не ошибался ещё ни разу. Марину демонстративно украли у него под носом. Из его дома!

А потом демонстративно вернули. Зарёванную, но не пострадавшую даже морально.

В месте, где её держали, Рысь нашёл разбитную деваху, занимающуюся тем, что должна была сделать его команда.

Она убивала уродов. По своим причинам.

Пантера. Бывшая военнослужащая. Её уволили из армии за немотивированную агрессию и слишком высокий уровень опасности.

- Не получилось «списать» по-тихому, - сообщила она Рыси, выбирая из его сейфа оружие себе по руке. - А поскольку они считали, что знаю я немного, предпочли плюнуть и забыть о моём существовании.

- Не трогай, пока не воняет? - хмыкнул Каракал тогда.

Пантера безмятежно на него посмотрела и кивнула.

Потом это спокойствие и кивок Рысь вспоминал долго. Уже тогда надо было понять, что эта девица не к лицу его команде. Но сделанного не воротишь.

Если бы мог, Рысь всё же вернул бы ту ночь. Заполошную, грязную, кровавую.

Пока его команда разбиралась с тем, кто остался, сам Рысь рубил хвосты, рубил по живому. Марина всё поняла, сильная смелая девочка даже не плакала.

Когда её вернули к нему в особняк, рыдала в захлёб. А когда он говорил, что всё было ложью, даже слезинки не уронила.

Сильная, смелая, глупая девочка.

Рысь не жалел ни тогда, ни потом, что та ночь с объяснениями закончилась горячим глинтвейном, подаренным ей кулоном из стреляной гильзы и пожеланием больше не влипать в неприятности.

Если бы тогда не её нежная наивность, если бы не кодекс чести самого Рыся, они были бы сейчас «бывшими любовниками», и работать было бы легче.

Или не было бы.

Глядя на новую повзрослевшую Марину, Рысь вдруг понял, нет, не было бы. С этой работы вообще может статься не получится.

И было кое-что ещё.

Кое-что от чего он отмахнулся в первый момент, но что сейчас отравляло ему жизнь. В ушах звучал насмешливый голос пленника из четвёртой камеры.

«Я думал вы ко мне придёте попозже, когда до вас окончательно дойдёт, что нужный вам пленник вот-вот умрёт, а вы не то что не знаете, что делать, вы понятия не имеете, кто его травит.

И знаете, что особенно смешно? Вы успели подумать на всех своих ребят, а на истинного виновника даже не подумали! Ну, не прелестная ли ситуация?»

Что в ней такого прелестного, Рысь не знал и знать не хотел. Его, прожжённого циника, коробила мысль о том, что убийцей профессора Дашко была его собственная дочь!

Пленник подкинул и ещё один момент, а вдруг Марина не совсем Марина? Стоит проверить.

И сейчас, глядя на девушку, безучастно смотрящую в потолок, он думал, что да, надо проверить. Обязательно. Потому что Марина, которую он знал, такой силой воли не обладала... И проверять должен пленник из четвёртой. Ему, как лицу незаинтересованному, можно было доверять.

Другим, даже собственной команде, Рысь доверять был не готов.

Доверял в ситуации, когда все и вся вокруг говорили о том, что среди его команды есть крот, есть предатель. Доверял, когда кто-то убивал одного за другим наёмников, и его ребят в том числе. Поворачивался к ним спиной, не думая ни о чём.

А тут единственная девушка – и все годы совместной работы пошли прахом.

И ведь не влюбился, ни тогда, ни сейчас. Возможно, в этом случае было бы не так обидно.

Марина оставалась для Рыси непредвиденным фактором риска. Опасным, надо сказать. И сейчас, если пленник был прав, она была не просто некоторым условием дополнительного риска. Она была тем кусочком, который мог полностью и бесповоротно разрушить всю мозаику.

Этого допустить было нельзя.

Вариантов дальнейших действий у Рыси было три. Первый вариант – забыть о планах, которые были связаны с профессором Дашко и избавиться от него и от девушки. Второй – временно отложить план, устранив источник угрозы в лице Марины, похоронив угрозу в окружающем космосе.

И третий – пока профессор приходит в себя, воспользоваться Мариной.

Не убивать её, поскольку она оставалась рычагом воздействия на профессора, но показать Марине насколько она ошиблась, вмешавшись в чужую игру.

Шанс на прощение у пленницы ещё оставался. Хотя кто-то, а Рысь предпочёл бы, чтобы девушка им не воспользовалась.

Потому что …

Потому что.

Он не обязан никому объяснять мотивы своих поступков. Даже себе.

А может быть, в особенности себе. Чтобы не пришлось вытаскивать на поверхность тот ворох чувств, которые ворочались недовольно в том месте, которое Рысь давно уже отказывал в праве называться сердцем.

Он не дошёл до камеры, ушёл из «рубки» наблюдения, полночи провёл в спортзале, выплёскивая тупую не рассуждающую злобу, полночи провёл в баре, напиваясь до состояния, когда не то что стоять – думать невозможно.

На утро, когда Марину привели на взятие материала для генетической экспертизы, Рысь не мог даже на экране сосредоточить взгляд.

Его вчерашняя миссия увенчалась успехом – надрался он до зелёных чёртиков.

Именно поэтому всё самое интересное прошло мимо него.

Марина плохо фиксировала реальность, ей было тяжело даже держать голову, но тем не менее она успела увидеть, каким диким и неприкрытым отчаянием вспыхнули глаза абсолютно незнакомого старичка, к которому её привели.

Отчаяние в тот день владело многими. И не только оно.

Леда Варга, глядя на документ, общая суть которого сводилась к обвинению в государственной измене, понимала, что её загнали на красные флажки и теперь, скорее всего, тихо-мирно расстреляют. Потому что влезла туда, где за мнимой мышиной вознёй на деле было столкновение поистине государственных интересов.

Смотрел на этот документ и глава русского патруля. По логике вещей Змею надлежало быть в отчаянии, как и тому, кто принёс ему приказ на обвинение. Но куда больше этого «Подколодного», по словам Эми, интересовало, кто объявил ему войну? И понимал ли этот кто-то, что после такого Змей просто сотрёт его с лица Земли? И ради разнообразия – далеко не физическими мерами устранения угрозы. Потому что здесь нужно было применять то, что очень редко показывалось из-под устрашающего облика.

Эми смеялась: «Мне нравится наблюдать за тем, как они тебя недооценивают», и старательно культировала позицию, что в их паре она – ум, а он – мускулы.

В приказе на оглашение обвинения в государственной измене была указана не только Варга, но и капитан Лонштейн.

И кому-то предстояло за это ответить.

А пока широким размашистым почерком глава русского патруля писал приказ о том, что его подчинённые должны найти и немедленно доставить капитана Лонштейн для предъявления ей обвинений.

И только капитан Лонштейн была абсолютно счастлива, осознав, что всё это время ошибалась! Всё началось совсем не с того, откуда она считала. Всё началось с другого. И это полностью меняло картину, ставило её с головы на ноги.

Но самым приятным было то, что теперь с этим можно было работать!